Читать книгу "Сент-Женевьев-де-Буа - Марина Юденич"

— Вызывай. Но помни, что тогда-то уж точно всем станет известно, что твой героический папочка убийца и вор. Диадема эта сейчас как раз в розыске.

Про розыск у него вырвалось как-то совершенно случайно и едва ли не против воли, но именно последние его слова остановили ее стремительное продвижение по коридору, словно камень брошенный в спину Она остановилась именно так, как останавливаются люди, получившие сильный удар в сзади и пытаясь при этом остаться на ногах и сохраняя равновесие — туловище по инерции еще было устремлено вперед, а руки, напротив, как крылья подбитой на лету птицы беспомощно, но отчаянно, дернулись назад, спеша остановить движение всего тела. Потом она распрямилась, верная себе, расправив плечи и почти неестественно прямо держа сутулую уже старческую спину, но так и осталась на месте, не поворачиваясь к нему, не шевелясь и не произнося ни слова Доли секунды, он даже испытывал нечто похожее на раскаяние смешанное с испугом — ему показалось что она сейчас грохнется в обморок или того еще хуже просто умрет, вот так, стоя, как есть в боевой стойке, с упрямой «железной» спиной. Но это наваждение быстро пошло — она повернулась и такая ненависть, бьющая не то что ключом-мощным кипящим фонтаном раскаленного гейзера откуда-то изнутри, осветила ее сухое надменное лицо, что он мгновенно и твердо уверовал — ни смерть, ни тем более обмороки ей не грозят.

Сила внутренних эмоций и страстей, испепеляющих ее душу, еще долго будет поддерживать ее плечи прямыми, подбородок вздернутым вверх, а спину «железной» Он констатировал это про себя, совершенно спокойно — без радости, но и без досады или зла, ему было все равно. Однако открылось ему и другое — сейчас, первый, единственный в жизни и, видимо, последний раз, он ее сломал.

Она, без сомнения, подчиниться теперь его воле, но так же вне всякого сомнения было и то, что проклянет и отречется от него навеки. Это он знал абсолютно точно.

Мать, тем временем, так и не проронив ни слова, развернулась и пройдя мимо него, как если бы он был шкафом или стулом на ее пути, вернулась в кабинет деда, захлопнув за собой дверь. Поляков остался стоять в полутемном коридоре, но ожидание его не было долгим. Дверь в кабинет распахнулась и оттуда, из дверного проема в него швырнули небольшим и не очень тяжелым предметом. Бросок был, однако, достаточно сильным — предмет пролетел разделяющее их пространство коридора и точно угодил ему в грудь, больно, до крови, царапнув при этом подбородок. Он подхватил его на лету, не дав упасть на пол и не став рассматривать — что же в прямом смысле этого слова упало ему в руки — в этом он нисколько не сомневался, повернулся и быстро, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать, направился к выходу. Вслед ему не прозвучало ни слова. Замки на сей раз оказались более послушны его рукам, и уже через несколько секунд тяжелая дверь квартиры, бывшей некоторое время назад для него тем, что принято в России именовать «отчим домом» мягко, но навсегда захлопнулась за его спиной.

Уже в машине, причем отъехав на изрядное расстояние, — лимузин мягко выруливал с проспекта Мира на Садовое кольцо — он взглянул на вещицу, которую все это время крепко сжимал в руке. Он не ошибся: мать выполнила его требование, и теперь он держал в руках неожиданно легкое и изящное украшение, но при том, действительно, очень похожее на корону. В полумраке салона диадема казалась почти черной — потемнело от времени золото, из которого был исполнен ее причудливый узор, черными казались и различной величины камни, в него искусно вплетенные.

Машина в этот момент миновала ярко освещенный перекресток и яркий пронзительный луч какой-то особо лучистой рекламы проник-таки в просвет между плотными шторками салона. На мгновение он коснулся поверхности одного из камней диадемы-и вздрогнул, едва не отбросив от себя драгоценность Поляков, потому что вдруг показалось ему — на ладони его тяжело перекатывается густой, тягучий, насыщенный цветом, сгусток крови. Машина, однако, не задержавшись ни на секунду, миновала яркий перекресток. Луч также бесшумно и незаметно, как и проник в салон — покинул его. И погас всполох внутреннего огня, живущего внутри древнего камня. Поляков все еще недоверчиво коснулся его рукой — поверхность камня была гладкой и холодной.

Уже глубокой ночью, он поднялся на борт специально зафрахтованного для его поездки самолета — ждать утреннего рейса просто не было сил. Остро, как никогда, ощущая теперь уже навеки отсутствие Ковалевского, умевшего с кажущейся легкостью, решать самые трудноразрешимые проблемы, он все же сумел, нещадно подгоняя подчиненных, не жалея денег и безрассудно, возможно, транжиря самые сокровенные, хранимые для очень серьезных случаев, связи, лимит пользования которым зачастую устанавливается согласно популярной сказке — в размере трех, и не более! желаний, он все-таки сумел за несколько часов организовать свой спешный отлет. Кроме жгучего, буквально испепеляющего его изнутри стремления во что бы то ни стало и как можно быстрее попасть на развалины степного монастыря, для такой спешки была еще одна, более прозаическая причина Ему стало известно, что буквально на днях там начнет работу комиссия, которую можно было в равной мере считать и правительственной, и к следственной, и церковной, словом, комиссия, создание которой инициировал своим напористым журналистским расследованием ныне покойный Алексей Артемьев

Дмитрий Поляков и Беслан Шахсаидов — встреча

Детали бессмысленного, кровавого, идиотского в прямом смысле этого слова террористического акта, который стоил жизни всем пассажирам утреннего московского рейса и обоим террористам, Беса совершенно не интересовали.

Посланные им ранним утром в аэропорт встречать Леху и его спутников люди, вернувшись, взахлеб, возмущаясь рассказывали, как два сбежавших из отряда накануне отморозка непонятно зачем захватили самолет, не выдвинули никаких требований, а лишь выкрикивали набившие уже все оскомину лозунги о свободе и независимости Ичкерии и вечной непримиримой войне с Россией. Когда же особое подразделение спецназа, натасканное как раз на борьбу с терроризмом на авиационных линиях, прибывшее из Москвы вместе с министром, пошло на штурм самолета, просто взорвали на борту всю имеющуюся у них взрывчатку. Люди шумели и негодовали, Беслан же не соизволил даже выслушать своих посланцев Практически не затронула его и волна возмущения, прокатившаяся и в Москве, и в Грозном, да, пожалуй, и во всем мире. Недоумевали, и явно осуждали его даже те, кто был к нему ранее расположен, включая откровенно работавших на него журналистов-те не могли простить смерти коллеги. Многие знали, что Артемьев дружен с Шахсаидовым, собственно никто из них этого никогда и не скрывал. В этой связи не составило большого труда догадаться, или, по крайней мере, предположить, что Алексей летел как раз на очередное свидание с Бесом и то, что именно тот самолет, на котором он летел, был так беспричинно и жестоко уничтожен боевиками последнего, заставило многих говорить и писать о вероломстве и бесчестии боевого генерала. Многократно воспетый и прославленный даже Робин Гуд в одночасье превратился в бандита с большой дороги.

Решительно осудили и поспешили отмежеваться от него и власти самой Ичкерии. Но и это всерьез не затронуло Беслана.