Читать книгу "Man and Boy, или Мужчина и мальчик - Тони Парсонс"

— Но она любит его.

— Что?

— Джина любит Пэта. Я знаю, что она его очень любит.

Найджел принялся перекладывать на столе какие-то бумажки. Видимо, моя реплика привела его в замешательство.

— Я не уверен, что для нас это имеет какое-либо значение, — признался он.

* * *

Я наблюдал за ними из окна. Распахнулась передняя дверца «Ауди», и со стороны пассажирского сиденья возникла Джина. Затем она выпустила Пэта из задней двери (Пэт успел сказать мне, что Ричард установил детский замок), а затем, присев на корточки, чтобы они стали одного роста, крепко обняла сына, прижав его белокурую голову к своему плечу, стараясь продлить последние секунды общения с ним, перед тем как вернуть сына мне.

Джина задержалась у двери машины. Мы теперь с ней не разговаривали, но она подождала, пока я выйду, и только потом села в машину. И когда я увидел, как Пэт с сияющими глазами бежит по дорожке к нашей двери, я понял, что он имеет право на материнскую ласку, как и все дети в этом мире.

* * *

Он играл в игрушки на полу в своей комнате.

— Пэт!

— Да?

— Ты знаешь, что у нас с мамочкой сейчас не самые хорошие отношения.

— Вы друг с другом не разговариваете.

— Это потому, что у нас сейчас серьезный спор. Он молча шлепнул фигуркой Люка Скайуокера о борт «Миллениум Фалькона». Я сел на пол рядом с ним. Он шлепнул еще раз и еще.

— Мы оба тебя очень любим. Ты же это знаешь, правда?

Он ничего не ответил.

— Пэт!

— Думаю, да.

— И мы оба хотим, чтобы ты жил с нами. Где бы ты предпочел жить? У меня?

— Да.

— Или у мамочки?

— Да.

— У обоих сразу нельзя. Ты же это понимаешь, правда? У обоих сразу нельзя. Больше нельзя.

Он потянулся ко мне, и я крепко обнял его.

— Это трудно, правда, милый?

— Трудно.

— Вот об этом мы и спорим. Я хочу, чтобы ты остался здесь. А мамочка хочет, чтобы ты жил с ней. С ней и с Ричардом.

— Да, но как же мои вещи?

— Что?

— Мои вещи. Все мои вещи здесь. Если я буду жить у них, как же быть с моими вещами?

— Здесь нет никакой проблемы, милый. Мы можем перевезти твои вещи. Не беспокойся об этом. Важно решить, где ты будешь жить. Я хочу, чтобы ты остался здесь.

Он взглянул на меня снизу вверх. Глазами Джины.

— Почему?

— Потому что так будет правильно, — сказал я и, пока я это произносил, усомнился, так ли это на самом деле.

Я изменился за последние шесть месяцев — за те месяцы, что в одиночку воспитывал Пэта. Ток-шоу с Эмоном Фишем было лишь способом зарабатывать деньги, а не доказать мою ценность себе самому и всем остальным. Работа больше не была для меня центром Вселенной. Им всегда являлся мой мальчик.

Когда я испытывал гордость, или страх, или удивление, или что-нибудь еще, напоминавшее мне, что я жив, это случалось не из-за каких-то событий на студии. Это происходило тогда, когда Пэт научился завязывать шнурки, или когда его обидели в школе, или когда он говорил или делал что-то такое, из-за чего меня переполняла любовь, и я думал: мой сын — как раз и есть самый чудесный мальчик на свете. Если бы он уехал, я почувствовал бы, что потерял все.

— Я просто хочу, чтобы тебе было лучше, — сказал я и впервые спросил себя: лучше кому — ему или мне?

* * *

— Мы с твоим папой видели ее в «Палладиуме», когда ей было восемнадцать лет, — сказала мама. — Ее называли «девушка из Тигровой бухты».

Мамины голубые глаза расширились от возбуждения — почему я никогда раньше не замечал, какие они голубые? В сумерках «Альберт-Холла» глаза моей мамы светились, как драгоценные камни на витрине «Тиффани».

Хотя по большей части родители проводили вечера дома, примерно раз в полгода они выбирались в театр или на концерт: Тони Беннет в «Ройял-Фестивал-Холле», ремейк «Оклахомы» или «Людей и кукол» в «Уэст-Энде»… И вот теперь, чтобы не нарушать традицию, я привез маму на концерт в «Альберт-Холл». Ее всегдашняя любимица — «девушка из Тигровой бухты».

— Ширли Бэсси! — восхищенно произнесла моя мама.

В детстве меня несколько раз вытаскивали на концерты Ширли Бэсси, пока я был еще слишком мал, чтобы этому воспротивиться. К тому же в те годы ее публика была далеко не такой странной, как та, что встретила нас в «Альберт-Холле».

Невозможно красивые молодые люди в маленьких тюбетейках, с выщипанными бровями выискивали свои места среди невозмутимых пожилых пар из Хоум-Каунтиз: мужчин, одетых в традициях сельского клуба, и женщин с той жесткой прической а-ля Мегги Тэтчер, какой щеголяет поколение моей мамы, когда выходит в свет.

— Никогда не думал, что старушка Ширли так популярна у геев, — заметил я. — Наверное, это можно понять: мальчикам нравится сочетание блеска шоу-бизнеса с личной трагедией. Она Джуди Гарланд нашего времени.

— У геев? — в замешательстве переспросила мама. — У каких геев?

Я показал рукой на молодых людей в одежде от Версаче, которая так резко выделялась на фоне шерсти и полиэстера пожилых пригородных пар.

— Все вокруг тебя, мама.

И, как будто по сигналу, молодой человек, сидящий рядом с мамой, похожий на манекенщика и слишком красивый, чтобы быть гетеросексуалом, встал под звуки вступления к фильму «Бриллианты вечны» и пронзительно крикнул:

— Мы любим тебя, Ширли! Ты восхитительна!

— Ну, он-то уж точно не гей, — шепнула мама мне на ухо. И я понял: она говорит мне это совершенно искренне.

Я засмеялся, обнял ее и поцеловал в щеку. Она восхищенно подалась вперед, когда Ширли Бэсси появилась на самом верху лестницы на сцене: вечернее платье певицы сверкало, как в сказке, руки были изящно вскинуты вверх.

— Как это у тебя получается, мама?

— Что получается?

— Как тебе удается держаться после того, как ты потеряла папу? Ведь ты прожила с ним всю жизнь. Я не могу себе представить, как тебе удается заполнять такую огромную пустоту.

— Ну, со всем этим, конечно, не справиться. С этим никогда не справишься. Я тоскую по нему Мне одиноко. Иногда страшно. И я по-прежнему не выключаю ночью свет.

Она посмотрела на меня. Ширли Бэсси плавно подошла к краю сцены, где ее встретили шквалом аплодисментов и дождем из букетов. Да, она была нашей Джуди Гарланд.

— Но я должна была научиться отпускать, — сказала мама. — Это ведь обязательная часть, не правда ли?

— Часть чего?

Часть того, что называется «любить кого-то». По-настоящему любить. Если кого-то любишь, то не воспринимаешь его как простое продолжение самой себя. Ты любишь его не за то, что в нем есть для тебя.