Читать книгу "Месть драконов - Холли Лайл"

Дугхалл пожал плечами.

— Пьесы Винсалиса были частью его времени, кое-что в них стилизовано и преувеличено, а кое-что — чуточку предсказуемо. Тем не менее он знал своего читателя. Как только Кинпот дарит советчику эту свою чашу и уже собирается уходить, следуя его словам, бедный пьянчуга превращается в юную прекрасную девушку, которая затем, поцеловав его и благословив, принимает вид крошечной птички. Она садится на плечо Кинпота, и оба они, без оружия, в последний раз выходят против чудовища. Птичка извлекает блоху из собственных перьев и, подлетев к чудовищу, пристраивает насекомое на его спине, в таком месте, куда злая тварь никак не может дотянуться. Обезумевшее от зуда, чудовище не замечает приближения Кинпота, и тот голыми руками сворачивает ему шею. Тем самым он возвращает себе все утраченное и обретает любовь девушки, помогшей ему одолеть чудовище.

Склонив голову набок, Кейт пристально смотрела на своего хитроумного дядю.

— Очаровательная история, — согласилась она, — только я, увы, не понимаю, к чему ты клонишь.

— Я имею в виду тебя, моя милая. Подумай: осужденная на смерть Карнея хочет спасти страну, вынесшую ей приговор, и помогает Соколам, которым и надлежит спасти мир. Ты и есть тот человек в канаве, превращающийся в прекрасную деву, а потом в птичку с блохой. Подобной героини так просто не придумаешь. Винсалис полюбил бы тебя.

— Я не герой, — негромко ответила Кейт. — Я — трусиха, как и все вокруг меня. Просто трусиха, которая предпочитает умереть сражаясь, а не рабыней.

Дугхалл ухмыльнулся.

— Ну что ж, будь трусихой, если тебе так больше нравится. Я тоже трус. Но этот трус сейчас встанет, оденется, поест и займется делами, которых ждет от него мир. Скажи этой болтливой девице, чтобы принесла мне еды. Я решил не умирать сегодня.

Глава 40

Солнце выползло из-за горизонта, и одинокий альтовый колокол на Сучьей башне, что возле Ветошного рынка, прозвонил стоянку Сомы. Но когда колокол смолк, над окрестностями проплыл новый звук. На сей раз запел сам воздух, звон этот шел ниоткуда и отовсюду сразу. Кони и коровы пугались, бросались в сторону, закатывали глаза; птицы тучами взмывали в воздух, псы поначалу скулили и терлись о ноги своих хозяев, а потом с воем разбежались кто куда. Но быть может, самым зловещим знаком был поток крыс, хлынувший на улицы.

Звон становился громче, воздух приобрел зеленоватый оттенок. И торговцы, последовав примеру крыс, бросились на улицу, предварительно захлопнув ставни только что открытых ими лавок. Следом за ними припустили молодые мамаши, прихватив под мышки детей. Покупатели, прервав обсуждение цены на полуслове, озирались вокруг дикими взглядами и также ударялись в бегство. Никто не знал, что случилось, но каждый понимал — беда.

Звон сделался невыносимым и уже причинял боль, а в центре Ветошного рынка по полу лавок поползли клубы зеленого дыма, кое-где уже поднимавшегося к небу. Лишь старый, хромой да попросту глупый стал бы дожидаться исхода событий.

В земле внезапно разверзлись щели, и из них поползли вверх блестящие белые стрелы, подобные тянущимся к солнцу бледным побегам папоротника. Стрелы раскрывались плавным движением словно гигантские зонты и растекались в стороны, образуя полупрозрачные башни, изящные арки, стройные контрфорсы, сверкающие стены, консоли, своды, как будто ко всему этому приложили руку мастера Ганаан , невидимого народца старинных мифов. Выбеленные глиняные дома, только что стоявшие здесь, на глазах рассыпались в пыль, и новые сооружения вырастали на их обломках, не оставляя и следа разрушения. Блистающие белые здания поглотили и людей, оказавшихся недостаточно проворными, с жуткой поспешностью обволакивая и растворяя их, еще живых и кричащих.

Между камней улиц просачивался белый туман и, растекаясь, образовывал великолепные мостовые. Те, кто позже осмелится ступить на их девственно белую поверхность, обнаружат, что на таких улицах не стучат копыта коней, не грохочут колеса повозок, что на них не загремит, рассыпаясь, упавший груз. Дороги эти поглощали звуки, и всякое движение по ним создавало лишь шелест, мягкий и покойный, родственный шепоту листьев в прохладной рощице и убаюкивающему бормотанию крошечного водопада, что тихо журчит на каменистом склоне холма, или вздохам ветерка, играющего в высоких травах на широкой равнине.

В самом сердце Калимекки смертоносным цветком распускался магический город. Он медленно наползал на окрестности, пожирая их… заполняя Долину Сестер от Черной речки до Ущелья Гарайи, вползая наверх по обсидиановой поверхности утесов, покрывая Военную горку, а оттуда спускаясь к Старой Чуримекке и Кузнечному кварталу.

По прошествии двух дней новорожденный город как будто пресытился сам собой — новые строения по краям его уже не вырастали, и оставшиеся улицы — булыжные, брусчатые или кирпичные — перестали превращаться в унавоженные клумбы для этого белого, податливого и вечного материала.

Уцелевшие — примерно десять тысяч бездомных и дважды по десять тысяч безработных, лишившихся своих мест в лавочках и на рынках, растворенных и поглощенных новым городом, — постепенно начинали выползать на тихие белые улицы, на широкие сверкающие магистрали… они пробирались мимо новых фонтанов, рассыпающих в воздухе искрящиеся алмазным блеском капли воды, мимо высоких, белых, с воротами и башнями стен, мимо павильонов, разместившихся на крышах огромных домов, мимо замков, немыслимо и невозможно прекрасных, — они осторожно крались по этому городу, отыскивая случайно уцелевшие вещи и уголки, некогда принадлежавшие им.

Исчезло все. Переглядываясь, уцелевшие шептали друг другу:

— Вот пожиратель душ и сказал свое слово.

Они могли только гадать об участи тех, кто не поспешил с бегством. И потому возносили хвалу богам за то, что сами они успели бежать, ибо сохранившие жизнь считали, что им повезло.

Чего они не знали, так это того, что им следует теперь делать. Может быть, постучать в огромные ворота одного из замков и потребовать возмещения за погубленный дом, пожитки, пропавшего члена семьи?

Уцелевшие собирались небольшими кучками и обсуждали возможный исход подобных попыток. В злосчастном году, когда преступный негодяй караис каждый день распевал как безумный на балконе своего дворца, посылая проклятия всем жителям города, нечего было и думать о том, чтобы добиться от тех, кто укрывался за этими белыми стенами, хоть чего-нибудь, кроме горя и боли. И потому люди небольшими группами потихоньку начали уходить из новорожденного города, так ничего и не предприняв.

А из-за ворот и стен за ними следили владетели этой новой цитадели — Драконы, наблюдали и радовались. Калимекканцы оказались пугливыми мышами, в ужасе прячущимися от кошек, которые сторожат их здесь повсюду. А жаль. Ведь каждый, посмевший протестовать, должен был стать примером тщетности подобных притязаний.

Прикасаясь к созданным магией гладким стенам, Драконы слышали, как рыдали внутри них заточенные и принесенные в жертву души. И радостно улыбались. Стенам этим, удерживаемым на месте заточенными в них душами, суждено стоять, пока не разрушится сама земля, на которой они выросли. Драконы назвали свой новый город Цитаделью Богов — в предвкушении того мига, когда они станут богами не в мечтах, а наяву.