Читать книгу "Убить Ланселота - Андрей Басирин"

– Ты предлагаешь вызвать его? В пентаграмму?

– Да. Именно так.

– Хорошо! Так и сделаем.

Инцери подпрыгнула:

– Чур я зажигаю свечи! И пентаграмму черчу тоже я.

– А у нас получится? Извините. Мы ведь не демонологи.

– Справимся, – успокоила его Маггара. – Этим летом я подарила Хоакину одну очень ценную книгу.

– Вот эту? – Лиза достала из сумки «Демонологию от кофейника судьбы».

– Да. С нею мы вызовем кого угодно. Инцери, тащи свечи. Лиза, выворачивай сундуки.

Пламя свечи отражается в стекле. Один огонек в тускло-желтом коконе – из-за него не видать звезд в печном небе. Облака кухонного чада плавают под потолком. Студенты в таверне кричат, спорят, поют. У них свои беды, свои радости: сданный экзамен, посылка из дома, письмо со свежей лилией меж страниц. Хорошо было бы снова стать одним из них. Петь проФедю-эконома, надевать на морду чучела-медведя студенческую шапочку, драться на шпагах с дуэлянтами Рыцарского моста…

Все это в прошлом. Жареная утка никогда не снимется с вертела и не умчит в небо, как бы старательно ни крутил кухонный мальчуган ручку. Вино не пьянит, сон не идет. Плохо Хоакину.

– Ты совсем не видишь снов? Никогда?

Девушка, что сидит рядом с Хоакином, удивительно похожа на Марьяшу Аллегрезо. Те же волосы рыжевато-серого цвета, тот же остренький носик, тонкие упрямые губы. Привычка вжимать голову в плечи. Она так же убеждена, что все на свете можно объяснить словами. И что, узнав это объяснение, люди станут счастливы.

Еще вчера, до встречи с Бизоатоном, Истессо думал что влюблен в нее. Хотя полно. В нее ли? Влюблен? Что за чары сотворил шарлатан, вывернув наизнанку душу Хоакина?

– Нет, Марьяша. Вижу.

– Я не Марьяша!

– Какая разница?

Хоакину прощается многое. Даже то, что он никак не запомнит, как ее зовут.

– Я вижу всего один сон. Медовая звезда плывет в небе – это моя звезда. И голоса. Множество голосов, задающих один и тот же вопрос. Кто я?

– Глупости. Ты – подданный Тримегистии. Тебя зовут Хоакином Истессо. – Марьяша-не-Марьяша гладит его по руке. – Или же ты имеешь в виду эти новомодные нэнокунийские штучки? Лупить друг друга бамбуковыми палками, а потом указывать на луну?

Ланселот качает головой. Все не то…

– Уже поздно. Я пойду, Марьяша. Трактирщик, сколько с меня?

Тонкая рука вцепляется в его рукав:

– Хок, подожди! Можно я… с тобой?…

Неосторожно громко. Шум на мгновение стихает, и слова падают, словно замерзший ландыш в ладонь:

– ок! Я… не могу без тебя…

Но Истессо небрежно отбрасывает замерзший цветок в сторону:

– Нет, Марьяша. Ты спорить будешь, отношения выяснять… Лучше я один.

Ланселот поднялся, стараясь не замечать блеска в глазах девушки. Расплатился за вино и вышел на улицу.

– Зверь знает что, – пробормотал он, кутаясь в плащ. – Как я раньше не замечал? И лицо у нее длинное, и ходит – прыгает, руки не знает куда деть. Слово скажет – словно печать поставит.

Он поднял лицо навстречу северному ветру. Сентябрьская луна плыла в гроздьях оборванных туч. Сам того не понимая, Хоакин всех девушек сравнивал с одной Лизой.

– И чего я, дурак, ищу?

Его взгляд скользнул к навесу над конюшней. Меж столбов танцевал огонек.

– Словно этот светлячок. Мечусь туда-сюда, и ветер мне нипочем. Куда его понесло, интересно?

Огонек запрыгал вверх-вниз. Подлетел к Хоакину, затем скакнул в переулок.

– А ведь он меня зовет. Посмотрим.

Хоакин двинулся вслед за огоньком. Они вышли к парку, обогнули храм Эры, пересекли квартал сапожников. Там Хоакину пришлось спрятаться в переулке, чтобы избежать встречи с патрулем. За это время огонек успел упорхнуть далеко. Так далеко, что за ним пришлось бежать.

Спроси кто-нибудь, что ему нужно от огонька, – Ланселот бы не ответил. Он и сам не знал. Возвращаться в студенческую гостиницу он не собирался. А значит, ему было все равно, куда идти.

Черная книга сгорела. Сгорели воспоминания о годах лесной жизни. Но это ничего не значило – неукротимый дух Ланселота пробудился. Больше Хоакин не будет прежним.

– Хок. – Пятнышко света приблизилось, превратилось в сильфа с фонариком в руках. – Удачно я тебя нашел.

– Кто ты?

– Мое имя Гилтамас, если помнишь.

– Не помню. Мы встречались?

– Это неважно. Тебя ищут добрые люди. Они хотят тебе кое-что предложить.

– Добрые люди, говоришь? Веди. Посмотрим на этих добрых людей.

– Тогда готовься. Нам через Рыцарский мост.

– Бретеров я не боюсь.

– И прекрасно.

Гилтамас чуть подкрутил фитиль; свет стал ярче. Затрещали крылья, сверкающий круг расчертил тьму над булыжной мостовой, высвечивая камни и цепи университетской ограды. Еще и еще. Крест и грубая, стилизованная рыбка впечатались в сетчатку.

Хоакин потер лицо ладонью. Перед глазами метались огненные пятнышки. Сильф помчался вдоль улицы.

– Эй, не отставай!

Вынырнула громада Рыцарского моста с редкими точками факелов вдоль парапета. Немногие из студентов рисковали прогуливаться здесь в одиночку. Мост принадлежал воспитанникам Даниэля Эроико, учителя фехтования; юные бретеры чужаков на свою территорию не пускали. Если кто из университетских забредал сюда, он скоро жалел об этом.

Хоакин еще не привык обходить мост стороной. В те времена, когда Истессо учился в университете, его еще не построили. Да и бретеров не было.

– Пришли, – пискнул эльф. – Прилетели.

Он оглушительно свистнул. От парапета отделилась бесформенная туша. Она приблизилась и стала варваром, в поседевшей от времени пингвиньей накидке, пластинчатой кольчуге и меховых мокасинах. Под мышкой варвар держал гроссбух, заложенный множеством закладок.

– Хоакин? – спросил верзила и уточнил: – Ланселот?

Эльф закивал.

– Он, он.

– Я – Харметтир Большой Процент, – продолжил варвар. – А это, – он кивнул в сторону моста, – мой товарищ. Оки Длинная Подпись.

С постамента спрыгнула статуя и превратилась в маленького рыжего усача, закутанного в медвежью шкуру. На поясе Оки висели боевые счеты. Время от времени он их встряхивал, и тогда раздавалось зловещее пощелкивание.

– Мы за тобой, Хоакин. За воителем из мрака, бунтарем в камзоле синем. Слышишь?

– Слышу. Но я не бунтарь, тут вы ошиблись.

Варвары переглянулись.

– Надо было Тальберта первым выпустить, – вздохнул Харметтир. – У него язык подвешен. А так всю ночь здесь простоим.