Читать книгу "Лихое время. "Жизнь за Царя" - Евгений Шалашов"

Раздумывать о каком-то пане Казимире, из-за которого справный мужик стал разбойником, было некогда. Много таких панов осталось, каждого ловить – жизни не хватит. Надобно не по одному, а со всеми сразу кончать!

Грести в четыре пары рук – это не то что вдесятером. Кроме убитого на посту, погиб и самый молодой – Митька. Еще трое, не считая князя, были ранены. Но, с грехом пополам, барка продвигалась.

Около Череповеси, где Ягорба впадает в Шексну, а над водой возвышается холм, похожий на череп, Гринька вдруг насторожился.

– Пищали зарядить, да прикрыть чем-нить, чтобы не видно было! – распорядился десятник.

– Что там? – приподнялся на локте Мезецкий, дремавший на корме.

– Лодки какие-то выходят. Ты лежи, князь, отбрешусь, ежели что…

К барке шли три лодки, захватывая ее в вилку: одна напрямую, а две обходили справа и слева. Даже, будь полный набор гребцов, все равно бы не уйти. К тому же на выдвинутом вперед плотике стояла небольшая пушка, возле которой суетились люди.

Одна из речных посудин вплотную подошла к барке, надежно зацепив ее багром, а две расположились поодаль, ощетинившись мушкетами.

– Хто таке? – спросил одноглазый мужик, похожий на черкаса.

– Купцы мы, – бодро доложил Гриня. – На Белоозеро идем, за рыбой. А вы кто такие?

– Таможенники! – ответил черкас, а остальные заржали. Одноглазый, переждав взрыв хохота, оглядел барку и гребцов, недоверчиво хмыкнул:

– Купцы, бачите… Шо-то рожи у вас коцаные, як у татей.

– Сами-то мы не купцы – гребцы да приказчики. Купец-то вон лежит, помирает, – кивнул Гриня на Мезецкого, притихшего на своей лежанке.

– А тамотка шо, товары? – показал казак на дно барки. Гриня потянулся, отдернул дерюгу, показывая мертвые лица.

– Разбойники напали, еле ноги унесли. Хозяин – вон, раненый лежит.

– Ну, тоды – ой, – хмыкнул одноглазый, сдвигая набок высокую шапку и поправляя оселок. – Платите пошлину, десять рублев, да плывите себе.

– Да ты че, охренел? Какая пошлина? – правдоподобно возмутился Гриня. – Мы ж еще и не торговали. Товара-то нету!

– Ну, с товаром обратно поплывете, особо заплатите. А рыбу белозерскую на яки гроши куплять будешь? Ну, так уж и быть. С ограбленных – три рубля!

– Много! – помотал головой Гриня. – У нас и всех-то денег рублев пять осталось, а еще рыбу куплять. А покойников отпевать на какие шиши? Домовины заказывать?

– Плати-плати, бо, добрый я, – развеселился казак, похлопав по ножнам сабли. Стеная и ворча, десятник вытащил мешочек и отсчитал триста копеечек…

– А что я хозяину скажу? Он, коли не помрет, так и спросить может – куда, мол, денежки девал? – убитым голосом спросил Гриня, словно и вправду был скуповатым приказчиком. Одноглазый, тщательно проверив каждую копейку – нет ли фальшивой, кивнул своим, чтобы отцепляли багор, и, отчаливая, соизволил ответить:

– Каже яму, шо проездной пану Казимиру Шехоньскому платил, хозяину тутошнему.

– Ишь, пан Казимир Шехоньский, – хмыкнул Гриня, провожая взглядом лодки с «таможенниками». Мезецкий припомнил, что в Рыбнинске слышал про ляха, что подгреб под себя здешние места. А не про этого ли Казимира мужик со шрамами говорил?

Ближе к вечеру удалось дойти до Сиверского озера. Барка причалила там, где когда-то упали со сходен мамки-няньки, утопившие первенца царя Иоанна и царицы Анастасии. Как знать, что бы случилось, если бы мальчик остался жив, вырос да сменил на престоле отца? Может, не было бы ни опричнины, Угличской трагедии, краха династии Рюриковичей и кровавой Смуты…

Кирилло-Белозерская обитель встретила князя и его спутников спокойно. Особой радости иноки не выказали, но гнать не стали. Мертвых отпели и предали земле, раненых отдали под надзор брата-лекаря, живых определили на постой.

Мезецкому, из уважения к предкам, делавшим вклады в обитель, выделили отдельную келию. Но как он ни просил о немедленной встрече с настоятелем, просьба остались втуне.

Иноки покачивали головами и говорили, что владыке доложено, а уж когда он встретится с князем – его воля. Засим целую неделю князь только тем и занимался, что ел, спал и молился. Брат-лекарь – немногословный крепыш – по два раза на день осматривал его ребра, поил какой-то дрянью, по вкусу напоминающей смесь меда и еловой хвои, натирал сломанные места едкой мазью.

– Чем это ты мажешь? – поинтересовался как-то Мезецкий.

– Снадобьем, – немногословно ответил лекарь.

– А что за зелье? Ты же меня не какашками лечишь! – начал сердиться князь.

– Бывает, что и какашки полезны, – отозвался крепыш, продолжая свое дело. – Коровье дерьмо при ожогах помогает. А птичий помет – лучшее средство, коли змея укусит, а травки нужной под рукой нет.

– Язык отсохнет, если расскажешь? – начал закипать Мезецкий.

– Князь Данила, я же тебя не спрашиваю – из чего воинская справа состоит? На что мне об этом знать, коли самому в доспехах ходить не требуется? А тебе почто знать, какое тут снадобье, да из чего? Ежели в ученики ко мне пойдешь, расскажу… – пообещал монах и, предупреждая гнев раненого, сказал: – Ты лучше левой рукой пошевели… Ага… Теперь пальцы в кулак сожми. Ногой подрыгай… Как, в груди не болит? Ну-ка, вдохни поглубже…

Мезецкий, усмирив гнев, выполнил распоряжения лекаря и поинтересовался:

– Что скажешь, сын Эскулапа?

– Батюшку моего, покойного, не Эскулапом, а христианским именем звали, во имя целителя Пантелеймона! Токмо, бо я иночество принял, так не положено имя родителя поминать, – обиделся лекарь. – Азм есмь брат Федор.

– Да уж, брат, с тобой каши не сваришь…

– Кашу варить у нас брат Пафнутий горазд. А мое послушание – болящих да раненых лечить.

Даниил Иванович только вздохнул. Вот, пойми человека… Лекарь, заканчивая накладывать свежие полоски холста поперек груди, расслышав вздох князя, пробурчал:

– Мне отец настоятель велел – поменьше говаривать, больше дело делать.

– Золотые слова! – одобрительно кивнул князь. – Лекарь ты хороший, а вот то, что шуток не понимаешь, – это плохо.

– Это я и без тебя знаю, – неожиданно согласился лекарь. – Ну, не всем же скоморохами быть. Кому-то надобно и дело делать…

Даниилу Ивановичу захотелось дать брату Федору по шее, но сдержался. Не простой лекарь, мних.

– Сколько мне еще в постели-то валяться?

– Так ведь, князь, валяйся, сколько захочешь, – пожал плечами лекарь. – Отец настоятель тебя гнать не станет. Может, из келии-то монашеской и повелит в другую хоромину перенести, но и там топчаны есть. Знай валяйся.

Загоняя внутрь себя рык, что норовил вылезти из груди, Мезецкий проскрипел зубами и, стараясь говорить как можно четче, спросил: