Читать книгу "Схизматрица - Брюс Стерлинг"

Самоуверенность мальчишки была просто поразительной для его молодых лет. Должно быть, сказывалось влияние катаклистов. Они всегда были охочи до немыслимых, на грани сумасшествия планов, так и кончающихся ничем…

— Но сделает ли это тебя счастливым?

— Ты не из дзенских серотонистов? — Взгляд мальчика сделался подозрительным. — «Счастье»… Что за фигня такая? К черту счастье! Мы говорим о вселенной. Ты — за жизнь, или как?

— Это что, политика? — улыбнулся Линдсей. — Политике я не верю.

— При чем тут политика? Я говорю о биологии. О вещах, которые живут и растут. Об организмах. Интегрированных формах.

— А как насчет людей?

Мальчик раздраженно махнул рукой и поймал спикировавшего змея.

— Да забудь ты про людей! Я говорю о первоосновах. Вот — дерево. Ты — за него, против неорганики?

Воспоминания о недавнем прозрении все еще были свежи, поэтому Линдсей понял, что вопрос задан искренне.

— Да. За него.

— Значит, ты понимаешь, зачем нужен терраформинг?

— Терраформинг, говоришь? — медленно проговорил Линдсей. — Видел я эти теории. Высосанные из пальца. Думаю, все это вполне возможно. Но мы-то здесь при чем?

— Истинные деяния в пользу жизни требуют духовного акта созидания, — оттараторил Гомес.

— Кто-то успел научить тебя лозунгам, — улыбнулся Линдсей. — Планеты — реальные объекты, а не картинки на чертежной доске. Усилия понадобятся титанические. Сверхчеловеческого масштаба.

— Насколько ты высок? — нетерпеливо перебил, мальчик. — Выше ли ты, чем нечто инертное?

— Но это займет века…

— По-твоему, дерево колебалось бы? И сколько у тебя времени?

Линдсей обезоруженно рассмеялся:

— Ладно, хорошо. Что ты хочешь — прожить ничтожную жизнь маленького человека или же использовать свой потенциал?

— Был бы я человеком, — заметил Линдсей, — не дожил бы до моего возраста.

— Правильно. Ты высок настолько, насколько высоки твои помыслы. Мечты. Так говорят в ЦК, верно? Ни законов, ни ограничений. Посмотри на мехов и шейперов. — В голосе мальчика мелькнуло презрение. — У них вся власть, а они все ловят друг дружку за хвост. К черту все их войны и лилипутские идеологии! Постчеловечество выше этого. Спроси хоть их. — Мальчик кивнул в сторону проволочной ограды. — Конструирование экосистем. Перестройка жизни для новых условий. Немного биохимии, немного статистической физики — совсем несложно, зато как интересно! Живи Абеляр Линдсей сейчас, именно этим он бы и занимался!

Ирония происходящего больно уколола Линдсея. Он вспомнил себя в этом возрасте, и его охватила тревога за судьбу мальчика. Захотелось защитить паренька от той катастрофы, до которой его обязательно доведет вся эта риторика…

— Ты думаешь?

— Конечно. Говорят, он был пламенным презервационистом, но ушел в бродяги, едва почувствовал нечто лучшее. Так ведь? Он не остался здесь, чтобы «умереть естественной смертью». Да и никто теперь этого не делает.

— Даже здесь? В колыбели презервационизма?

— Конечно. Все, кому за сорок, шастают по черным рынкам, чтобы продлить жизнь. А после шестидесяти уматывают на Царицын Кластер. Цикадам плевать и на прошлое и на гены. Они принимают всех подряд. Мечта важнее.

Мечта… Мечты презервационизма обратились в поиски бессмертия на черном рынке. Мечты Замирения Инвесторов проржавели и рухнули. А мечта о терраформинге сохранила еще свой блеск. Не знает маленький Гомес, что и она неизбежно потускнеет…

Хотя, подумал Линдсей, либо мечтай, либо не выживешь.

И, подхваченный волной новой жизни, он понял, что выберет.

К ограде подошла Маргарет Джулиано.

— Абеляр! Абеляр, иди сюда! Ты должен посмотреть.

Удивленный мальчишка принялся быстро сматывать бечеву на руку:

— Вот повезло! Старая психотехша хочет мне что-то показать за оградой!

— Ступай, — сказал Линдсей. — Скажи ей, что я велел показать тебе все, что захочешь, понятно? А я, скажи, ушел побеседовать с Понпьянскулом. Хорошо?

Мальчик медленно кивнул:

— Спасибо, старик цикада. Ты — из наших.

* * *

Кабинет Понпьянскула представлял собою громадную мусорную корзину. Возле деревянного стола были свалены заплесневелые тома свода законов Цепи миров, к старинным панелям в беспорядке пришпилены схемы и графики производительности. В углу зевнул и начал точить о ковер когти трехцветный кот. Линдсей, чей опыт общения с этими животными был почти нулевым, с опаской на него покосился.

Понпьянскул был одет так же, как и Линдсей, разве что костюм был поновее и сшит вручную. Со времен Голдрейх-Тримейна он успел облысеть; смуглая макушка его тускло блестела. Взяв со стола пачку листов, он сколол их скрепкой. Пальцы его были тонкими и сморщенными.

— Бумаги, бумаги… — пробурчал он. — Последние дни все пытаюсь провести декомпьютеризацию. Не верю этим железякам. Только включи компьютер — тут же в дверь постучится мех с новыми софтами. А там — лиха беда начало, Мавридес… То есть Линдсей.

— Да, Линдсей — лучше.

— Но, согласись, уследить за тобой тяжело. Здорово ты их на Кольцах кинул, примазавшись к одной из главных генолиний.

Он послал Линдсею взгляд, который тот даже частично понял. Возраст и опыт несколько возместили утрату навыков.

— Когда же мы с тобой говорили в последний раз? — спросил Понпьянскул.

— Э-э… А какой сейчас год?

— Неважно, — нахмурился Понпьянскул. — Как бы там ни было, тогда ты был на Дембовской. Но согласись, Мавридес, не так уж плохо у нас, при неотениках, а? Кое-что разрушилось, но для туристского бизнеса оно даже к лучшему — эти, с Совета Колец, прямо торчат. Правду сказать, нам пришлось малость порушить старую усадьбу Линдсеев, для романтики. Мышей развели… Да ты хоть знаешь, что такое мыши? Мы снова из лабораторных вывели диких. Ты знаешь, что у них, у диких, глаза не красные? И смотрят так забавно… Вроде как моя жена.

Вытянув ящик стола, Понпьянскул упрятал в него стопу бумаг, вытащив взамен мятую пачку каких-то диаграмм.

— А это еще что? Еще неделю назад надо было сделать… Ладно, ерунда. Так на чем мы остановились? Да, на женах. Я, кстати, женился на Александрине. Она замечательная презервационистка. Никак нельзя было упускать.

— И прекрасно, — сказал Линдсей.

Его брачный контракт истек, и новый ее брак был очень разумным шагом. О ревности Линдсей и не думал — в контракте об этом не говорилось. Он был рад, что ей удалось упрочить свои позиции.

— Жен никогда не бывает слишком много, это первая житейская мудрость. Взять, например, Георгину, первую жену Константина. Уговорил ее принять чуточку «облома» — не больше двадцати микрограммов, ей-богу, — на ее характер это поразительно подействовало. Теперь она исключительно мила. — Он серьезно взглянул на Линдсея. — Хотя много вокруг стариков — тоже нельзя. Вредно для идеологии. Тут и с катаклистами этими пакостными да их постгуманистскими планами бед хватает… За оградой их держу, в карантине. И то ребятишки туда шастают.