Читать книгу "Дай лапу - Геннадий Абрамов"

— На память не жалуетесь?

— Да какая память, милок? Ни капельки не осталось.

— Скажите, Евдокия Николаевна, — спросил Изместьев. — В тот день, во вторник, Павел Никодимович из дома уходил?

Тужилина помяла и ощупала себе запястья.

— Вот и тот всё про вторник спрашивал… Не знаю, милок, не помню. У нас заведено — дачники после выходных съедут, он утречком в лес ходит.

— Зачем?

— Своя у него надобность… Любит. Вот и ходит. Грибков наберет, ягод. Глядишь, какую осинку домой припрет. Сам еле живой, а прет.

— Таким образом и построился?

— Ах, нехорошо думаешь, — осуждающе покачала головой Тужилина. — Тот, что до тебя приходил, аккуратнее спрашивал… Ветеран он у нас. Человек заслуженный, ему и выписывают. И трактор дадут… Он по любви строит.

— В лес ходит — с топором?

— А? — напряглась Тужилина. И глазки ее забегали.

— С топором, спрашиваю?

— Как же без топора, ежели надумал срубить? С ним.

— А сейчас он где?

— Кто?

— Топор.

— А… Топор-то, — поправила платок на голове Тужилина. — Здесь, где ж ему быть. У сарая на чурбачке. Я завчорась курицу им зарубила.

— У вас и куры есть?

— Держим… Вот бульончик сварила. И второе Пашеньке… Да он, видишь, не ест ничего. Прямо измучилась с ним, ей-богу.

— Мы посмотрим на топор, вы разрешите?

— Валяй-гляди, коли делать нечего, — пожала плечами Тужилина и усмехнулась. — Там заодно полешко мне разруби, а то не совладаю никак. Сучковатое попалось.

— Полешко?

— Я говорю, может, подтопить придется. Вон у тебя помощники какие бравые — им в охотку. Расколют.

— Хорошо. Чуть позже, — сказал Изместьев, решив переменить тему. — А пока вот что скажите мне, Евдокия Николаевна. В тот день, когда слег, Павел Никодимович принес что-нибудь в дом?

— Не донес. По дороге бросил. Я потом бегала — подобрала. Березка молоденькая.

— Тоже у сарая лежит?

— Нет, милок. Распилила да сожгла. Ему она ни к чему, а мне мешалась. Сухонькая. Я ее мигом.

Тужилина вдруг осеклась, встала с табурета и заложила руки в боки, недовольно поглядывая на Изместьева.

— А что-то ты мне всё вопросы задаешь? Какой дотошный. Про березку, про топор. Зачем тебе?

Изместьев пересел поближе к свету, к лампе.

— Вы сказали, Павел Никодимович воевал?

— Всю войну прошел, от Москвы до Берлина. У него орденов — на подушке не помещаются.

— А характер? Боевой, соответствующий?

— Может, и был когда, — успокоившись, охотнее отвечала Тужилина. — А теперь всё больше на печи воюет. С тараканами.

— Злой он у вас? Добрый? Жадный? Какой? В двух словах.

— Окстись — какой злой. Нет. Он жалостливый… Может, и вспыхнет иной раз… Сердится, когда обижают.

— Вас?

— Зачем меня? Я сама кому хочешь… так махану, что не обрадуется.

— Стало быть, сердится? — повторил Изместьев. — Не может видеть, когда с кем-нибудь поступают несправедливо?

— Вроде так. Верно. И так бывает.

— И как в таких случаях себя ведет?

— Известно как, — пробурчала Тужилина, поглядывая на Изместьева всё более и более неодобрительно. — Кипит… Думает, воевало не растерял. Пошумит да и за бок схватится.

Изместьев приподнялся.

— Евдокия Николаевна, мы немного побеседуем с хозяином дома? Не возражаете?

— Он же, — запнулась Тужилина, — не может. Не разговаривает. Иль у вас из памяти вон?

— Не волнуйтесь, мы не забыли.

— Милок, — не на шутку встревожилась она. — Зачем это? Ты чего? Впрямь что-то худое задумал?

— Нам необходимо с Павлом Никодимовичем побеседовать.

— Это как же — больного терзать?

— Мы недолго, Евдокия Николаевна.

— Ох, — покачав головой, вздохнула Тужилина, — как же вы нам надоели, Господи.

И ускользнула в чулан, прикрыв за собой дверь.

7

— Стало быть, так, — выключив магнитофон, негромко сказал Изместьев. — Приступаем… Действовать осмысленно, сообща… Напоминаю… Преступлению сопутствует аффект. В психике — существенные отклонения. Изменяется мыслительный процесс, скорость и правильность ответов, реакций. По-другому распределяется внимание, иначе закрепляются и сохраняются навыки… Что для нас особенно важно — остаются следы преступления. В заметной форме… Наша с вам задача — суметь выявить эти следы и, по-возможности, зафиксировать.

— И откуда вы всё это знаете? — восхищенно произнес Севка.

— Набор слов, — продолжал Изместьев. — По очереди, строго по одному… Там, в сторожке, вас интересовало, зачем я исписываю лист. Причем, разными, будто бы не связанными друг с другом словами. Теперь понятно?… Он отвечает. Тоже словом. Любым. Первым попавшимся, какое придет в голову. Мы с вами фиксируем время и степень волнения… Метод ассоциативный. Здесь нет ничего случайного. Если предъявляется обыкновенное слово, не связанное с событием, то и отвечает он обыкновенно. А когда предъявляете слово, которое вызывает определенное воспоминание, тогда, во-первых, всё сильно тормозится. Во-вторых, ответ — с явными признаками возбуждения… Заминки, многословие. Ответ, как правило, примитивнее, чем обычно. И, в-третьих — окрашенная реакция… Кроме того, словесный ответ напрямую связан с мышечным действием. Надо бы измерять еще и усилие — например, нажим руки. При возбуждении сила сжатия увеличивается, и стрелка дрожит, скачет или плавно идет вверх. К сожалению, такого прибора у нас с собой нет, и поэтому, Ваня, возьмешь его руку в свою — вот так — и последишь, что с нею будет происходить. А ты, Всеволод, помимо магнитофона будешь еще и записывать его ответы.

— Он же не говорит.

— Это моя забота, — сказал Изместьев. — Постараюсь прочесть по губам. Ваше дело — точно фиксировать… Вот ручка, бумага. И не забудьте о магнитофоне, надо вовремя заменить кассету… Ну, готовы?… Кажется, ничего не упустили… Приступаем?

— Что-то неохота, — замялся Иван. — Фигня какая-то.

— Ага, — смущаясь, поддержал приятеля Севка. — Похоже на издевательство.

— Ну, братцы мои, — опешил Изместьев. — Я же вас предупреждал. Зачем мы тогда всё это затеяли?

— А если дед от этих ваших слов дуба даст?

— Исключено.

— Честно, — упрямился Иван. — Неохота.

— Послушайте, молодые люди, — строго сказал Изместьев. — В конце концов, это необходимо прежде всего вам. Подумайте хорошенько, иного способа доказать его вину нет.