Читать книгу "Дальтоник - Алексей Слаповский"

— А ваши документы? — спрашивает их М. М.

— Чего? — удивляются они.

— Вы обязаны предъявить документы, если у вас их требуют!

— Кто требует?

— Я требую.

— Ты чего, дед, чачи опился?

— Согласно пункту... параграфа... устава патрульно-постовой службы, — наизусть говорит М. М., по книге, которую недавно купил в юридическом отделе большого книжного магазина, — вы обязаны представиться и по требованию предъявить документы. А вы даже не представились!

— Папаша, ты не дури, покажи паспорт и иди спокойно!

— Не покажу. Откуда я знаю, что вы не переодетые бандиты?

Зондеркомандовцы, выведенные из себя, препровождают его в пункт милиции при метро.

— Вот, — говорят они сидящему там сержанту, — чумной старик какой-то.

М. М. знает, что надо бы снять кепку, чтобы увидели повязку на голове, но он не делает этого. Он не желает снисхождения. Он объясняет сержанту суть конфликта. Тот, замороченный множеством текущих дел, в отличие от подчиненных, не углубляет конфликт, достает удостоверение и показывает, после чего М. М. предъявляет ему паспорт.

— А чего вы к нему прицепились? — спрашивает сержант своих зондеркомандовцев, увидев простую русскую фамилию и адрес в доме по соседству с метро.

— Рожа у него приезжая.

Сержант всматривается:

— Да не сказать, чтобы очень.

— Не рожа, а лицо! — веско поправляет М. М.

— Лицо, лицо, иди домой, дед! — говорит сержант.

И М. М. уходит, понимая, что не так страшен черт, как его малюют, что с гидрой можно бороться, важно лишь твердо стоять на своем и не бояться. Ведь оккупанты, осенило его, не знают друг друга! Если ведешь себя твердо и уверенно, они начинают думать, что ты тоже оккупант. И, естественно, остерегаются применять репрессии. М. М. обязательно скажет об этом в своей будущей речи на суде, чтобы люди знали.

А еще он копит аргументы, доказывающие, что оккупация существует во всём и везде. Простейший способ обнаружения: фотоаппарат. М. М. берет свою «мыльницу», подаренную ему сыном три года назад на день рождения, идет на рынок и начинает снимать. Торговцы и торговки тут же закрывают лица руками. Окружающие их хозяйчики торопливо удаляются за павильоны, отворачиваясь, стараясь не попасть в кадр, но тут же откуда-то прибегают уже не хозяйчики, а настоящие хозяева, злые и озабоченные люди, хорошо одетые, с золотыми перстнями на пальцах, с криками:

— Тебе чего надо тут, а? Ты чего снимаешь, а? Ты кто такой, а? — и порываются отнять фотоаппарат, в котором, кстати, даже нет пленки.

— Пейзаж снимаю, — невинно говорит М. М. — Солнце заходит. Я фотограф-любитель.

— Какой пизаш? Где ты тут пизаш видел? — недоверчиво спрашивают хозяева. — Солнце у него заходит! Сейчас все у тебя зайдет, иди отсюда, старик!

М. М., не доводя до греха и оберегая себя для будущего, не спорит, удаляется. Но все посетители рынка, если не дураки, уже догадываются: что-то, значит, тут не чисто, если хозяева так боятся фотоаппарата. А кто не догадается, тем М. М. на суде объяснит.

Рынок — ладно, тут оккупация налицо. Удивительнее было обнаружить ее в местах совершено неожиданных. Например, М. М. зашел на почту, стал там фотографировать — крики. Зашел в жилищную контору, наставил фотоаппарат на какой-то безобидный стенд с показателями — крики, скандал. Зашел в рядовое отделение Сбербанка, едва достал фотоаппарат — крики, шум, охранник чуть не взашей вытолкал. Зашел в кафе, щелкнул пару раз — выскочила гневная молодая женщина, даже симпатичная, но со словами совсем не симпатичными, просто матерными, и чуть не ударила М. М. подносом. Попытался снять ларек с пивом и сигаретами — продавщица выбежала, будто он наставил не фотоаппарат, а автомат, переполошенная, и завопила: «Коля! Коля, ты где, тут снимают!» М. М. не стал дожидаться Колю, ушел. Заглянул в поликлинику, щелкнул очередь у кабинета терапевта, фикус в холле, плакат о профилактике в коридоре, больше не успел: на него надвигалась в сопровождении двух медсестер и разъяренной старухи-уборщицы заведующая с раздраженным вопросом: «Это кто же вам разрешил, а?» И так далее, и тому подобное. И даже объекты совсем уж безобидные, трамвай, например. М. М. даже не входил в него, а, стоя на остановке, снимал его (то есть делал вид, что снимает), приближающийся. Трамвай немедленно затормозил, не доехав, высунулся водитель-мужчина, причем возраста почти М. М., и закричал: «Тебе чего надо? А ну, убери!» Так было и возле строящегося дома, в продуктовом магазине, в зале игровых автоматов... везде! А когда М. М. попытался снять автостоянку у метро, то попал в серьезную переделку. Он увлекся, ловя в объектив человека в стеклянной будке, который старательно загораживал лицо локтем, что-то крича, и вдруг его схватили сзади крепкие руки и крепкий голос спросил: «Тебя кто послал, сволочь?»

— Я сам! — ответил М. М.

— Чего сам?

— Снимаю городские виды. Я фотограф-любитель.

— Любитель? А мы профессионалы, понял?

— Чего вы боитесь? — попробовал, пользуясь случаем, выяснить М. М. — У вас стоянка в неположенном месте? Или деньги неправильно берете?

Невидимый человек, не ответив, выхватил фотоаппарат, открыл и обнаружил, что пленки там нет. Озадаченный, он спросил:

— Это что за шутки? На понт берем? Тебя кто послал, я спрашиваю?

— Сам я! Отпустите, я милицию позову!

— Да тут она, дурак, — ответил крепкий голос. После этого М. М. увидел, как фотоаппарат ударяется об асфальт и разбивается вдребезги. Руки отпустили его. Он обернулся и увидел удаляющуюся дюжую фигуру зондеркомандовца с погонами офицера, не видно только было, сколько звезд.

Фотоаппарата не стало, но М. М. уже в нем не нуждался, он уже все понял. Помимо различных учреждений, общественных и частно-торговых мест, он ведь наставлял фотоаппарат и на людей. Причем не только на тех, кто выходит из дорогих машин или щеголяет в модных одеждах, а обычных, буднично направляющихся в метро, озабоченно торопящихся мимо, бредущих с тупой задумчивостью — и почти все или хмурились, или отворачивались, или в оскорбительных и нецензурных словах требовали прекратить. Один лишь бомж, грязный и полупьяный, полулежавший у входа в метро, не только не испугался, но даже обрадовался, начал руками приглаживать волосы, звать какую-то Машу, а потом спросил:

— Фотку сделаешь на память?

М. М. пришел к выводу: все, абсолютно все живут какой-то тайной, двойной жизнью, все или виновны в чем-то или чувствуют себя виновными. В чем? Не может же быть, чтобы все были поголовно преступники! Он нашел ответ: люди ощущают свою вольную или невольную вину в существовании режима оккупации. Что оккупированные стесняются, это понятно, чего ж хорошего — быть оккупированным! Но стесняются и оккупанты! Следовательно, эта оккупация не только тайная, но и трусливая! Поэтому так и злы люди (а они очень злы и жестоки, к сожалению): от ощущения, что, даже просто живя и не участвуя в преднамеренных злодействах, они тем или иным образом обслуживают эти злодейства или обеспечивают им условия наилучшего процветания. Следовательно, рассуждал М. М. аналитически, являясь все-таки бывшим преподавателем общественных наук, нет иного способа успокоить людей и сделать их адекватными себе, как перевести режим оккупации в открытый. Будучи таковым, он перестанет строить тайные злобные гримасы и давить на людей исподтишка, он сделается приятным. Ему захочется заслужить любовь народа — для наилучшего функционирования. Процветающий Запад или, например, успешный Китай и динамичные некоторые страны Юго-Восточной Азии потому и стабильны, что народы этих стран знают: да, мы оккупированы, но оккупированы как бы сами собой, у нас самооккупация — с нашего открытого дозволения и разрешения. Мы разрешаем властвовать фальшивым партиям, обаятельно лживым политикам, благонамеренным жуликам и прочей швали в той мере, в которой они обеспечивают нам уверенность в прогрессивности той или иной системы оккупации и — главное! — внушают — действенно и убедительно! — каждому гражданину осознание того, что он тоже оккупант в этой жизни. Страна, где каждый чувствует себя оккупантом (не являясь таковым на самом деле, но это другой вопрос!) — вот счастливая страна! Она может свободно вздохнуть, расслабиться и поискать предмет для оккупации на стороне. Нынешняя беда нынешней России, заключил М. М., в том, что мы-то как раз себя все чувствуем оккупированными, оттого и злимся в бессилии на всех и вся, видя оккупантов не только в политиках и олигархах, но и в своих соратниках, сотрудниках, соседях, родителях, женах и мужьях, детях и даже внуках. (Детей мы ненавидим особенно, подозревая, что они, совсем новые люди, за нашей спиной договорились с режимом и посмеиваются над нами, лучше нас зная, как жить в новых условиях.) Кстати, продолжал размышлять М. М., современные войны стран и народов напрасно по привычке сводят к экономическим причинам, нефти и т. п. Это также и не войны за независимость и свободу. И даже не религиозные. Это войны за право каждой страны установить у себя свой, а не чужой режим оккупации. Как он будет называться — демократия, шариат, социализм — это проблема абсолютно периферийная в сознании любого народа. И говорить поэтому надо не о праве нации на самоопределение, а о праве на самооккупацию.