Читать книгу "Сорок правил любви - Элиф Шафак"

Элла опустила глаза и наклонилась, словно у нее не хватало сил сидеть прямо. Она сопротивлялась слабости, но все же не удержалась и заплакала.

— Пожалуйста, не плачь. Я больше всего на свете хотел бы, чтобы ты полетела со мной в Амстердам. Я хотел бы сказать тебе: «Давай поездим по миру. Давай вместе посмотрим на далекие страны, давай познакомимся с разными людьми и вместе восхитимся созданием Господа».

— Мне это нравится, — улыбнулась Элла и стала похожа на ребенка, которому вдруг предложили игрушку, лишь бы он не плакал.

У Азиза потемнело лицо, и он отвернулся к окну.

— А я боюсь. Я даже боюсь прикоснуться к тебе, не говоря уж о чем-то большем. Как просить тебя быть со мной, бросить семью, когда у меня самого нет будущего?

Элла сжалась, но все же спросила:

— Почему надо быть пессимистами? Ты же можешь бороться с болезнью. Ты должен сделать это ради меня. Ради нас.

— А почему мы должны бороться? — возразил Азиз. — Мы вечно говорим о борьбе — с инфляцией, со СПИДом, с раком, с коррупцией, с терроризмом, даже о борьбе с лишними килограммами… Разве нельзя как-то иначе?

— Я не суфий, — нетерпеливо произнесла Элла каким-то чужим хриплым голосом.

В голове у нее пронеслись мысли о покойном отце, покончившем жизнь самоубийством, о боли от утраты, о годах негодования и сожаления, о бесконечных мучительных воспоминаниях и размышлениях о том, какой была бы жизнь, если бы обстоятельства сложились по-другому.

— Знаю, что ты не суфий, — усмехнулся Азиз. — Да тебе и не надо быть им. Будь Руми. Это все, о чем я прошу.

— Что ты имеешь в виду?

— Некоторое время назад ты спросила меня, не считаю ли я себя Шамсом. Помнишь? Ты сказала, что я похож на него. Как бы я ни был счастлив услышать такое, но я не Шамс. Полагаю, он был намного более значительной фигурой. Но ты вполне можешь быть Руми. Если позволить любви завладеть собой и изменить себя — сначала своим присутствием, а потом отсутствием…

— Я не поэт, — сказала Элла.

— Руми тоже не был поэтом. Но он стал им.

— Ты не понимаешь. Ради Бога, я обычная домашняя хозяйка, мать троих детей! — воскликнула Элла и с трудом перевела дух.

— Мы то, что мы есть, — прошептал Азиз. — И все мы меняемся. Это путешествие. Ты можешь совершить это путешествие. И если ты будешь смелой и я буду смелым, то в конце концов мы поедем в Конью. Там я хочу умереть.

Элла вздохнула:

— Перестань.

Азиз долго смотрел на Эллу, потом опустил глаза. На его лице появилось другое выражение, а в голосе послышалось отчуждение, словно он уже был где-то далеко, подобно умчавшемуся по воле ветра сухому листку.

— А еще, Элла, — проговорил он медленно, — ты можешь вернуться домой. Поезжай домой к детям. Тебе решать, любимая. Что бы ты ни выбрала, это не повлияет на мои чувства. Я всегда буду тебя любить.

Сулейман-пьяница

Март 1248 года, Конья

Трезвенники считают, что пьяницы лентяи, которые больше ничего не делают, как только пьют и пьют. Много они понимают! Чем больше пьешь, тем труднее с каждым днем заставлять себя двигаться. Мы несем весь мир на своих плечах.

Усталый и недовольный всем на свете, я положил голову на стол и задремал. Вот тогда-то мне и приснился этот не самый приятный сон. По каким-то незнакомым улицам за мной гнался огромный черный бык, злой как черт. Я пытался от него убежать, бежал по базару, перепрыгивая через лотки, натыкаясь на торговцев, вызывая ненависть всех, кто был на базаре. На бегу я заметил проход и нырнул в него, но оказалось, он вел в тупик. Там я налетел на яйцо мамонта, которое было больше чем дом. Вдруг яйцо стало крошиться, и из него вылез на редкость уродливый мокрый птенец. Я хотел убежать из тупика, но тут в небе появилась птица-мать, которая смотрела на меня так, словно я был виноват в уродстве ее птенца. Птица начала снижаться, наставив на меня острый клюв и еще более острые когти… И тут я проснулся.

Открыв глаза, я сообразил, что заснул за столом. Во рту у меня был вкус ржавых гвоздей, и я умирал от жажды, но шевелиться все равно не хотелось. Не поднимая головы, я все глубже погружался в некое небытие, одновременно прислушиваясь к гулу таверны.

Потом я услышал, что кто-то спорит неподалеку; шум голосов то приближался, то удалялся, словно пчелиное жужжание. Наконец до меня дошло, что спорят за соседним столом. Только я собрался посмотреть на говорящих, как до моего слуха донеслось слово «убийство».

Поначалу я отнесся к услышанному как к пьяному бреду. Чего только не услышишь в таверне, но, привыкнув, начинаешь понимать, что не стоит все принимать за чистую монету. Однако в голосах моих соседей было что-то такое, что насторожило меня, и я навострил уши. У меня едва не отвалилась челюсть, когда я понял, что они не шутят и что речь идет об убийстве Шамса Тебризи.

Едва они ушли, как я перестал притворяться спящим и вскочил из-за стола.

— Хри´стос, иди сюда! Да побыстрее ты! — заорал я в панике.

— Ну что тебе еще? — спросил прибежавший Христос. — С чего ты раскричался?

А я не мог ничего сказать. Даже ему не мог сказать. Все, кто сидел в таверне, вдруг показались мне подозрительными. А что, если это заговор против Шамса? Нет, надо держать рот на замке, а глаза широко открытыми.

— Ни с чего! Просто хочу есть, — проговорил я. — Принеси-ка мне, пожалуйста, супа. И положи в него побольше чеснока. Пора мне протрезветь!

С удивлением посмотрев на меня, Христос, привычный к сменам моего настроения, не стал задавать лишних вопросов. Несколько минут спустя он принес мне наваристый и душистый суп из потрохов. И я, обжигаясь, стал торопливо есть. Когда мне немного получшало, я бросился искать Шамса из Тебриза.

В первую очередь помчался в дом Руми. Шамса там не оказалось. Тогда я отправился в мечеть, в медресе, в чайную, в пекарню, в хамам[34]… Обыскал все углы и закоулки на улице ремесленников. Даже заглянул в шатер к старой цыганке на тот случай, если Шамс отправился к ней лечить зубы или снимать порчу. Я везде его искал, и с каждой минутой мне становилось все страшнее. Ужас овладевал мной. А вдруг я опоздал? Что, если его уже убили?

Через несколько часов, не зная, куда еще пойти, я повернул к постоялому двору, и на душе у меня было хуже некуда. И тут, словно по волшебству, буквально в двух шагах от двери я налетел на Шамса.

— Здравствуй, Сулейман. Ты как будто чем-то занят? — с улыбкой спросил Шамс.

— О Господи! Ты живой! — воскликнул я и бросился его обнимать.

Когда Шамс высвободился из моих рук, то с изумлением уставился на меня:

— Конечно же живой! Или я похож на привидение?