Читать книгу "Берегиня - Руслан Валерьевич Дружинин"

целый и топливо в канистры залито – садись и езжай!.. Ну, не езжай, конечно – Вира с Сашкой до сих пор её собирают, хотят завести, вот только работают до темна, не увидишь их дома нынче – такие дела-а… – протянул Тимофей и сунул покрытые чадными оспинками руки в карманы фуфайки.

– Отведёшь меня к гаражу? – спросила Ксюша под глухой перестук крупной капели. Тимофей оглянулся на свой подвал, побрёл к придавленному брезенту, отодвинул автомобильную дверь, приоткрыл входную дыру и окликнул:

– Бориска! Я отлучусь малость, пригляди за малышнёй! И вот, на-ка ещё, инструмент занеси, – Тимофей отошёл от входа и взял оставленный у стены лом. В это время из-за брезента высунулся русоволосый парень, лет двадцати – незнакомый Ксюше. Он хотел взять лом у Тимофея, но так и уставился на неё.

– Ну, чё вылупился? Людей не видал? – сунул ему в руки Тимоха толстый прут арматуры. – Иди и за детьми гляди, тепло выстынет, Юрка кашляет. И Ульяне скажи, чтобы воды поставила на печь – скоро вернусь.

Борис нырнул обратно в дыру, Тимофей пошёл к Ксюше.

– С вами кто-то новый живёт? – спросила зверолова она.

– Живут – ещё одна семья: двое парнишек, мать их, и дочка маленькая – восьми лет, – на ходу кивнул Тимоха и повёл Ксюшу по размытой тропке мимо развалин. – Котёл у них каждую весну подтапливало, тут ещё и бандиты припёрлись шерстить в их район. Вот мы с Вирой Ульяну с семейством и позвали к себе – насовсем.

– Как же вы потеснились?

– Да у нас было просторно… – обронил Тимоха и долго чавкал сапогами по раскисшей земле в полном молчании. Он вёл Серебряну через тесные развалины и наросты грибов, а она всё смотрела на его сапоги. Сапоги были старые, с залатанными голенищами и обгорелые – это с нахрапа сапоги, которого она сожгла Перуницей, спасая Сашу.

– Скажи, Тимофей, а Оксана… – начала Ксения – хорошо, что зверолов повстречался ей раньше всех.

– Оксана всё – на следующий день, как ты пропала, – ответил Тимоха. – Честь по чести похоронили, сверху горючкой холм обработали, чтобы Пороховка взошла: там, где она растёт, там ложка не селится. А зимой Захар помер – ночью, прямо во сне преставился, тихо так отошёл. Вот такие дела, да…

Теперь и Ксюша замолчала – всё думала, как тяжело, наверное, пришлось Саше: смерть матери, потом ещё смерть Захара – сказки деда Сашенька так любила! Двух близких людей потерять за полгода – кому угодно аукнется. Хотя, что Ксюша в этом вообще понимала? У неё никого ближе Кощея и не было никогда, да и тот не родной.

Соседний квартал зарос полувековыми соснами и елями. Деревья выстроились прямо на развалинах старых домов и сомкнулись колючими верхушками в единый зелёный полог. Ксюша и Тимофей еле пробрались между ними по каше из грязи и снега. В окружении леса омкнулась глубокая котловина – это всё, что уцелело от двора – общего для нескольких пятиэтажек. Во дворе догнивали покосившиеся вповалку металлические гаражи, и только один гараж твёрдо стоял – кирпичный, широкий, с металлическими воротами. Бурые от ржавчины ворота были распахнуты настежь, перед входом трудились люди.

Виру Ксюша сразу узнала по вязаной шапке и тёмной непромокаемой куртке. Полусогнувшись, зверолов накачивал автомобильное колесо. Тросик насоса придерживал возле золотника мелкий парнишка. Он сидел на корточках, спиной к лесу, и не заметил ни Серебряны, ни Тимофея, зато Вира увидел брата и светлый комбинезон Ксюши от самых зарослей. Он бросил накачивать колесо. Парнишка проследил за взглядом Виры, и как всякий, кто видел Ксюшу впервые, с любопытством и страхом уставился на неё. Вира оглянулся на гараж и окликнул кого-то, изнутри выскочила Саша – почему-то простоволосая, без платка, но как только она увидела Ксюшу – сразу бросилась к ней со всех ног.

– Ксюшка! – чуть ли не завизжала Саша – налетела, схватила, и стиснула в объятиях, даже запрыгала от радости. – Офигеть – ты пришла, Ксюшка! Офигеть! Я уж думала всё – закрыли тебя в Башне! Куда ты пропала-то? Ксюшка!

После россказней Тимофея, Ксюша никак не думала увидеть её такой светлой, похорошевшей, смеющейся. За зиму Сашка вытянулась, и теперь в росте ей не уступала, с лица исчезла детская мягкость, даже голос слегка оглубел. Серо-зелёные лучистые глаза Саши востороженно и в волнении сверкали.

– Что с тобой случилось-то, ты чего не приходила!

Ксюша так часто мучала себя этим вопросом, мучилась скорой встречей, что поверить не могла, что Саша совсем не обвиняет её, и не сердится, и беспокоится только о ней.

– Я болела – сильно. Чуть не умерла, – просипела Ксюша, сама не зная, куда скрылся голос. – Если бы только могла – я бы пришла, Сашенька, обязательно!

Саша, обмерев на секунду, постояла перед ней, поджав губу, а потом вдруг судорожно обняла Ксюшу, и сжала её в объятиях, и сильно расплакалась.

– Ксюшка! Серебрянка моя, хорошая – ты живая! Как хорошо, Ксюшенька, что ты живая! Хорошо-хорошо-хорошо! – забормотала она, всхлипывая, и ещё сильнее обняла Ксюшу. Ксюша тоже ни с того, ни с сего расплакалась. Прошлой зимой они обе поняли, какой близкой и страшной может быть смерть, и чего стоит продолжать жить. Не было ни раскаянья, ни судилища, была только правда.

Когда они вдосталь наплакались, Саша вытерла слёзы и повела Ксюшу знакомиться с парнишкой у колеса. Парнишку звали Павликом. У Павлика под курткой громко хрустели целлофановые мешки, в ветхих местах – куртка плотно замотана скотчем.

Вира поздоровался с Ксюшей крепким рукопожатием и спросил про здоровье. Он был всё такой же не болтун, но по-хорошему помнил их восхождение на Вертолёт. Тимофей отозвал брата в сторону – поговорить про дела в Котле. Саша, изнывая от нетерпения, потащила Ксюшу в гараж – смотреть на машину.

Белая четырёхдверная легковушка висела на кирпичных подпорках со снятыми колёсами. Все стёкла и фары уклеены, ржавчина тронула только дно кузова. Двигатель под открытым капотом – весь в промасленной бумаге, её кутыши обдирали и чистили до сих пор. Хозяин машины, кем бы он ни был, знал, что технике предстоит пережить много зим в гараже: важные узлы густо покрыты солидолом, сидения укрыты чехлами, даже руль забран полиэтиленом пакетом, стянутым проволокой на колонке. В багажнике лежали три