Читать книгу "Жар-птица - Николай Кузьмич Тиханов"

занятия не оторвет.

Вымывшись, мы прячем грязное и вшивое белье под лавку и поспешно бежим из номера, но в дверях нас догоняет банщица:

— Земляки, земляки, вы забыли одежду. — И она вручила нам брошенное белье.

На пустыре мы кинули злополучный сверток в бурьян.

После бани Рамодин раскис и стал жаловаться на головную боль. А когда прибыли на вокзал, у него начался сильный жар, и он слег. Я обратился к дежурному врачу. Тот пощупал у больного пульс, посмотрел язык и коротко заключил:

— Тиф!

Дежурный врач распорядился отправить Рамодина в военный госпиталь. Я нанял извозчика и повез своего друга по шумным улицам куда-то в конец Москвы. Оглушительно грохотали и звенели трамваи, и невыносимо трясло, когда мы ехали по нескончаемым булыжным мостовым. С большим трудом удалось мне поместить Рамодина в Петровский госпиталь. Тут я с ним и расстался.

Перед отъездом в полк мне еще раз хотелось взглянуть на Москву, а главное, зайти к Нератову, адрес которого сообщила Маша. В это тяжелое время он мне нужен был больше всего. С первого же дня, как только я попал в бурлящий котел так называемой воинской службы, мечтал я встретиться с настоящим другом, старшим товарищем, который мог бы дать добрый совет: как быть, что делать, чтобы не потеряться в этом урагане событий. Артемий Яковлевич, конечно, человек славный, но какой-то непонятный. Говорит он красноречиво, убедительно, но все как-то не в точку. И все время кажется, что речь его не от всей души, а так, вроде по наитию или с чужих слов, которые он недавно услышал или только что прочитал. Пробыл он на фронте больше года, а в батальоне так и не нашлось у него единомышленников, словно он их боится.

— По-моему, он и нас-то в Москву отправил, чтобы от греха подальше быть, — высказал свое предположение Рамодин.

Впрочем, может быть, мой друг и ошибался. Не так-то это, пожалуй, просто собрать на фронте единомышленников, за каждым шагом следят.

Солдатам в трамвае разрешалось ездить только на площадках, которые были всегда забиты. Я предпочел пойти пешком.

У продовольственных магазинов стояли очереди. Из ресторанов и кафе неслись веселые песни, гул возбужденных голосов. Люди веселились. Какие люди? Кто они? Кому так весело в дни войны?

И мне вдруг ясно представилось, что весь этот жующий, поющий и хохочущий сброд и есть тот самый черный ворон из солдатской песни, который прилетел на кровавый пир истекающей кровью России.

2

Нератова на этой квартире не оказалось. Он куда-то переехал. Тогда я направился в казармы, где помещался его полк.

Дежурный офицер, проверив мои документы, отказался передать записку, которую я написал Нератову.

— У тебя назначение в двести тридцатый запасной полк, — сказал он с раздражением. — Отправляйся туда, а то я тебя направлю в комендатуру как дезертира.

— Какой же я дезертир? У меня документы в порядке, — уговаривал я офицера. — Мне очень нужно повидать младшего офицера Нератова. Это мой знакомый.

— Не рассуждать! — заорал на меня офицер. — Еремин, выведи его! — приказал он дежурному солдату.

Тот довел меня до ворот и сказал:

— Не спорь, землячок. За ним сила, и ничего ты не поделаешь. Давай записку! Я знаю Нератова и передам ему. А ты подожди вон там, на скамеечке.

Солдат ушел, а я присел на скамейку и закурил. Минут через десять вышел Георгий Петрович. Я еще не успел успокоиться и стал ему рассказывать, как меня встретил дежурный офицер.

— Наплюйте вы на него! — махнул рукой Георгий Петрович. — Это оболтус. А вы идите на мою новую квартиру. Вот адрес. Там у меня и переночуете. Я приду часа через два.

На квартире меня встретил приветливый расторопный денщик.

— Земляк, говоришь, Георгия Петровича? Проходи, проходи сюда! Вот его комната. — Он подал мне чаю, булку с колбасой, просил закусить чем бог послал.

— Ты ешь, не стесняйся, а я побегу за обедом. — Он лукаво подмигнул мне и скрылся за дверью.

Нератов пришел раньше, чем обещал.

— А где мой ухарь? — спросил он.

— За обедом пошел.

— Добре, добре. Он у меня башковитый. Вот вместе сейчас и пообедаем. Ну, где были, что видели?

Я рассказал ему обо всем, что пережил после того, как расстались мы с ним.

— Да-а, — протянул Нератов. — Невесело получилось. Солдатская лямка — дело нелегкое. Тут и бывалые люди теряются. А вам, попавшим на царскую службу со школьной скамьи, и подавно трудно. Но ничего, ничего. Все наладится. Привыкнете. Поймете, что к чему.

Он взял меня за плечи и ласково обнял. И мне стало удивительно хорошо. Я снова почувствовал себя человеком, снова ощутил прилив бодрости. А когда пообедали, то и совсем стало хорошо.

— Сегодня я уже не пойду в роту, — сказал Нератов. — Вечер будет наш. Вечером Москву пойдем смотреть. А может, в театр сходим? Вообще вам надо встряхнуться. Сходить в картинную галерею или на хорошую лекцию — отвлечься немного от тяжелых впечатлений.

— Если эта лекция будет о смысле жизни или о новом искусстве, то лучше не надо.

Георгий Петрович рассмеялся.

— Да, в нашей жизни утешительного мало. Мы должны будем отвечать перед потомками за наши дела, за все нынешние события.

— Нет, за войну я не намерен отвечать. Пусть отвечают те, кто ее затеял.

— За войну мы не будем в ответе, но вот отвечать за то, как боролись против войны, будем.

— Это для меня не так-то просто, — признался я. — Откровенно скажу, я не знаю, как это делать. Научите!

— Во-первых, никакой паники, никакой растерянности! Запомните это сами и другим так говорите. Народ вооружен, народ против войны. Нужно разъяснить солдатам, что в них теперь сила. Ни репрессии, ни ссылки, ни казни не помогут теперь царю.

С волнением слушал я Георгия Петровича, и многое мне становилось яснее.

— Время работает на нас, кризис нарастает, — говорил Нератов, — и нужна только одна искра, чтобы все взлетело к черту.

В таких разговорах прошел