Читать книгу "Васёк Трубачёв и его товарищи. Книга третья - Валентина Александровна Осеева"

class="p1">— В землянке живёшь, Таня? — шопотом спросил он, припоминая всё, что слышал о другой девушке-партизанке, о подвиге которой прочитал им однажды Костя. — В лесу?

Таня кивнула головой, сузила глаза:

— Огромные леса у нас, Васёк! И не знала я, что есть такие чащобы на свете.

Тётя Дуня тревожно взглянула на неё:

— Батюшки! В чаще и волк заесть может!

Васёк и Таня улыбнулись.

— Фашисты хуже волков, — обнимая её за плечи, сказала Таня.

— А фашисты где ж там тебе встречаются? Поодиночке ходят или скопом? — испуганно спросила тётя Дуня, силясь понять, что делает Таня в густом лесу, где воют волки и бродят двуногие звери — фашисты.

— Да не они мне встречаются, я сама их встречаю, — блеснув глазами, усмехнулась Таня.

— Батюшки!.. — прошептала тётя Дуня, вытирая платком покрасневшие глаза. — Какой задор в тебе развился! Девчонка ты молодая… убьют ведь, искалечат…

— Мы их больше побили!

Пухлые губы Тани вдруг крепко сжались и стали тонкими, твёрдыми, брови сошлись на переносье, усиливая то новое выражение суровости, которое Васёк с первого взгляда уловил в её глазах.

Тётя Дуня замолчала.

— Страшно тебе, Таня? — крепко пожимая Танину руку, спросил Васёк.

— Бывает и страшно. Выйдешь ночью — лес, глухомань. Будто наугад идёшь, ничего не видишь. Цепляешься за кусты, за траву, где ползком, где на корточках, и всё кажется — рядом кто-то валежником шебуршит, вот-вот схватит… А потом обвыкнутся глаза — и ничего… Ненависть сильнее страха, она куда хочешь поведёт.

«А куда ты ходишь, Таня?» — хочет спросить Васёк, но не спрашивает — может быть, она это не должна говорить.

— Много таких, как ты? Товарищей с тобой много?

— Пять человек нас спустили, а сейчас мы с партизанами соединились — там нас много.

Васёк жадно раскрывает глаза.

— Как спустили? С парашютом? — шепчет он.

Таня кивает головой. Приподнимает светлую прядь коротких волос и показывает Ваську длинную, глубокую царапину около уха.

— В первый раз я спускалась. Вот как протащил меня парашют… по кочкам, по болоту… Дай-ка зеркальце, я погляжу — сильно изуродовал? — совсем по-девичьи беспокоится она, вглядываясь в свой шрам на щеке.

— Да нет, ничего не видно под волосами! — торопится уверить её Васёк.

— Ишь ты! — удивляется тётя Дуня. — О смерти не думаешь, а за красоту боишься.

Таня краснеет, и милое, смущённое лицо её прежней, весёлой девочки вызывает у Васька яркое воспоминание о том времени, когда ему приходилось защищать её от тётки.

— Конечно, тётя, что ж тут такого? Никому не хочется, чтоб на щеке шрам был, — неумело вступается он за свою подругу. — Таня у нас красивая…

— «Красивая, красивая»… — ворчит тётя Дуня.

Ей чудится в девушке легкомысленный задор юности, слепое безрассудство, никому не нужная смелость, с которой она сама суётся в логово врага…

— Кто у вас старший-то хоть? Командир, что ли? Или все такие молоденькие? — со вздохом спрашивает она.

— Есть и старшие. Командир наш — тоже комсомолец, хоть и старше всех, — задумчиво говорит Таня, и лицо её вдруг светлеет. — Недавно мы у фашистов много своих людей отбили. В Германию они их хотели отправить, а мы по дороге отбили.

— Как же это? Расскажи, Таня, — просит Васёк.

Тётя Дуня присаживается к столу:

— Отбили, говоришь?

— Ну да… Мальчонка из села прибежал, плачет: половину, говорит, деревни фашисты забрали — молодых и старых, женщин и девушек, повели к станции в вагоны грузить. Ну, мы и побежали к дороге. Спрятались во рву. Пять человек нас было. Видим — правда, ведут. Всех вместе, друг с дружкой, связали рядами… Командир и говорит одному нашему комсомольцу… Серёжа его звали… славный такой был…

— Убит? — с испугом спросил Васёк.

— Нет, ранен сильно… Привезли мы его… Ну вот, командир ему велел в охрану стрелять, когда подойдут ближе, чтоб панику сделать… — Глаза Тани презрительно сощурились. — Весь конвой за спины наших людей спрятался, как заслышал выстрелы. Ведь фашисты подлые и трусливые. Связанные люди сбились на дороге, а конвой из-за их спин отстреливается…

— Батюшки!.. — слабея, прошептала тётя Дуня.

— Женщины кричат… Страшно! — глядя в широко раскрытые глаза Васька, продолжала Таня.

— И как же вы?

— Мы к переднему ряду бросились, давай людей развязывать… Не глядя, верёвки разрезали. Кого освободим, те с нами на конвой нападают, кто с чем… Конвой растерялся, палит куда попало, а мы на него со всех сторон напираем. Не забыть мне одну старуху. И откуда она взялась? Видно, лесом за внуком шла. Мальчишку у неё в селе взяли. Чёрная, глаза — как угли… Выскочила из кустов с дубинкой — и на конвой! Мы к ней. «Бабка, — кричим, — отойди!» А она и слушать не хочет. Что ты с ней сделаешь! — мягко улыбнулась Таня.

— Всех освободили? — спросил Васёк.

— Всех. С нами в лесу живут.

Тётя Дуня встала, обхватила руками Танину голову:

— Спасибо, доченька! А я-то, глупая, ничего в ваших делах не разбиралась, думала — один задор в тебе…

Сидели долго. Таня расспрашивала Васька и тётю Дуню об их делах, читала письма Павла Васильевича…

На рассвете Таня ушла. Тётя Дуня и Васёк стояли на крыльце. Гулкие девичьи шаги долго раздавались в тишине пустой улицы. Тётя Дуня плакала.

— Ведь вот… Паша свои замечания насчёт слёз делает, а ведь тут, поди-ка, случай какой… Таня пришла… жива-невредима… — заметив расстроенный взгляд Васька, оправдывалась она.

Глава 69

НА НОВОЕ ХОЗЯЙСТВО

Прошло 7 августа. Это был торжественный день для всей школы: государственная комиссия приняла новое здание, отстроенное руками школьного коллектива.

Секретарь райкома вместе с приезжими незнакомыми людьми снова обходил весь дом, внимательно оглядывая потолки, стены, полы и крышу. Юные строители издали наблюдали за приезжими и волновались до тех пор, пока секретарь райкома торжественно не объявил, что здание принято. Тепло поздравив директора и ребят с восстановлением школы, он пожелал успехов в учёбе и, пообещав ещё не раз навестить их в будущем учебном году, уехал. Вместе с ним уехали и незнакомые люди, принимавшие здание. Ребята бросились к директору.

— Ур-ра! Ур-ра! — хором кричали они, тесной толпой сгрудившись на лестнице перед учительской. — Ур-ра!