Читать книгу "Александр III. Истоки русскости - Владимир Александрович Гречухин"

нему, потому что в нём самом совершенно отсутствовала национальная и народная струнка…» И сравнивая с ним его сына, Анна Фёдоровна отмечает, что «в чертах Александра III наоборот есть естественное выражение энергии и в то же время честности и доброты. Да создадут эти свойства, вместе взятые, отличительные черты его царствования!»

И ей едва не вторит граф С. Д. Шереметев: «Среди мрака, застилающего Россию, от него исходил чистый луч света, послуживший духовному и национальному возрождению. Тринадцать лет яркого света – словно один день между тёмной ночью, между падением и бессилием».

Время правления Царя-Миротворца граф видит как судьбоносный поворотный период в истории России. Он воспринимает это как начало светлой эры для русских людей: «…русский народ вступает отныне на поприще всемирной истории, в семью других народов как равноправный его сочлен». Такая перемена, по мнению Шереметева, во многом обусловлена именно национальным курсом Александра III и тем, что с Европой он «заговорил твёрдым языком владыки многомиллионного, никому не угрожающего, но и никого не страшащегося, ничего не требующего, но ничего не уступающего народа».

И завершает эти мысли с яркой точностью, что Александр III – это был «первый Русский царь XIX столетия». Собственно, граф Сергей Дмитриевич отнюдь не осуждает предшественника Царя-Хозяина, а Александру II он немало сочувствует, говоря, что «у Александра II его чувство было явно немецким, навеянным сентиментализмом времени своей юности. Русское воплощение в лице Царя в XIX веке совершилось лишь в Александре III…»

И ему из наших дней вполне согласно как бы откликается американский исследователь Теодор Уикс: «Александр III вошёл в историю как “царь-националист”, который пытался сохранить пронизанные русским духом православные ценности».

В этих судьбоносных трудах Царь-Славянофил, кажется, выступал как бы антиподом самому Петру Великому. Это особо подчёркивает современный историк Егор Холмогоров: «Пётр I осуществлял модернизацию России через изнурительные, выматывающие народные силы войны, а сущность преобразований полагал на всё большем отчуждении России от собственной оригинальной цивилизации, зримым символом чего стало бритьё бороды».

Александр III решил продвигать Россию в будущее через возвращение к самой себе, через обретение всё большей национальной оригинальности и цивилизации путём по возможности мирным, сберегающим силы народа для внутреннего развития или для большой битвы, но за свои коренные интересы».

В своё время к этому приходил и граф С. Д. Шереметев. В своей речи в память Александра III на заседании Общества ревнителей русского исторического просвещения в 1897 году он говорил, что «Александр III своим царствованием открывает новый исторический период в жизни русского народа – период расцвета национального самосознания, осуществления русского идеала». Усугубляя эту мысль, Шереметев заявлял, что Александр III в XIX столетии был первым действительно русским правителем Российской империи и во всём желал быть ближе к её государственнообразующему народу.

Итак, речь шла о народе. До сих строк мы говорили главным образом о его мыслящей части. А что мы можем сказать о печально знаменитом «молчаливом большинстве», о многомиллионной массе простых русских людей?

Может быть, начать нам стоит с известной картины И. Е. Репина «Приём волостных старшин императором Александром III во дворе Петровского дворца в Москве». К содержанию этой картины обращались и обращаются многие писавшие и думавшие об эпохе Царя-Хозяина, ведь именно её содержанием и сделана прямая попытка отражать наличие прямой связи Правителя с Народом. Например, современный историк Холмогоров говорит об этом так: «Молодой и полный сил царь стоит в окружении верного народа. Впервые за послепетровскую эпоху между самодержцем и народом нет бросающегося в глаза внешнего культурного различия. Это больше, чем просто парадное полотно. Это своего рода идеологическая икона, в которой церковно-русский дух, единение царя и народа помимо средостения бюрократии и притязаний революционной интеллигенции».

Но, конечно, есть об этой картине и иные мнения. Они тоже сочувственно благожелательны, но в них звучат отнюдь не только восхищённые ноты. Суть таких отзывов в том, что император на этой картине по-русски впечатляюще могуч, богатырственен, повелительно смел, но одновременно он так одинок среди безгласных и едва ли всё вполне понимающих мужиков. Но хорошо, что он – русский, что этот одинокий Правитель желает как-то приблизиться к своему народу. И делает это, как умеет.

Мы думаем, что это второе понимание много ближе к исторической реальности и что именно его и желал выразить Илья Ефимович Репин. Император на его живописном полотне обращается к тем, кто немного выдвинулся из общей среды простого крестьянского люда, но по-прежнему пребывает в нём. И он обращается к этим людям, как к самым надёжным представителям своих подданных. Он говорит им что-то очень важное, правая рука его согнута в утвердительном жесте, взгляд устремлённый и яркий, лицо и весь облик излучают уверенность и энергию, он – центр утверждения надёжности в жизни этого общества и всей крестьянской страны.

Но в бесчисленных лицах слушателей (деревенских мужиков) мы не увидим ни живого понимания, ни явного и глубокого с царём единодушия, ни проникновенной сердечной сопричастности. Они лишь серьёзно внимательны, подобающе значительны и достойно уважительны. Они хорошо сознают, кто перед ними и держатся с достойным вниманием, но душевно они не взволнованы и сердечно не озарены. Царю – почёт и уважение, а возможно ли и ещё что-то большее?

Наш современный искусствовед Нина Геташвили, касаясь правления Александра III, отмечает, что царь «был не оценён своими современниками…» И поясняет, что достойной оценённости, безусловно, мешала его внутренняя политика, в которой он оставался неизменно привержен принципам самодержавности и русофильства. Но… Но, видимо, искусствовед, говоря о современниках, имеет в виду интеллектуальную часть и даже вольномыслящую часть населения страны. А крестьянство (это 90 процентов населения империи) как раз было совершенно религиозно, а самодержавие воспринимало как нечто извечно данное. И могучая властность монарха для них являлась безусловным свойством любой подлинной царственности!

Кстати, другие весьма известные живописные полотна (Н. А. Крамского) – портрет Царя-Миротворца – как раз и отражают незыблемую властность. И ещё. На наш взгляд, прямодушие и, может быть, даже известное простодушие, столь свойственное русским деревенским мужикам. А главное в этом портрете – это взгляд. Он настолько прям и нерушимо устойчив, что сразу берёт в себя всё восприятие портрета. Всё сконцентрировано в нём, а в первую очередь – неотразимая русскость Самодержца.

Но взгляд Александра III – это случай особый, и разговор о нём мог бы стать целой отдельной национально-психологической темой. А сейчас, обращаясь к сильной русскости этого портрета, подчеркнём, что, глянув в лицо императора, любой русский простолюдин сразу мог узнать в нём и по душе, и по характеру – явного своего.

Кстати, именно этот портрет в его русскости особенно высоко был оценён и выделен среди других Президентом России В. В. Путиным, и