Читать книгу "Тест Тьюринга - Александр Петрович Никонов"

я завою.

– Ты куда сейчас? – спросил Джек. – Если хочешь, можешь пожить у нас с Сарой. Она будет не против.

– Спасибо, Джек. Я все-таки домой.

– Я дам машину…

Страшный коридор, где она умирала, я прошел, будто нырнув в воду – без дыхания. Проследовал в кухню. Поставил чемодан. Теперь куда? В нашу спальню, где в гардеробной все ее вещи? Или что?

Нет, мне сейчас или пить или бегать. Или и то, и другое. И сдохнуть…

Я все-таки поднялся в нашу спальню, надел тренировочный костюм, стараясь не смотреть на ее вещи, вышел из дома и побежал.

Я бегал пять часов…

И едва волоча ноги, вернулся в страшный дом, который еще ждал ее, не веря в случившееся. Принял горячий душ внизу, выпил полстакана виски и лег спать прямо на диване в гостиной, не смог заставить себя во второй раз подняться в нашу спальню. Да не очень-то и заставлял. И все время, пока я делал это – ходил, пил, трясущимися от усталости руками забрасывал мокрый тренировочный костюм и футболку в стиральную машину, мне все время казалось, что она смотрит на меня. Откуда-то сверху, из угла комнаты или с потолка. И плачет, и жалеет, как побитую собаку.

А я себя не жалел. Меня уже не было. Было только тело, которое я зачем-то спасал от инфаркта и стресса нагрузкой. И когда я свалился спать на диван, укрывшись пледом, только одно пугало меня: завтра я проснусь и сразу должен буду вспомнить, что ее больше нет. И мне не хотелось просыпаться…

Мне показалось, я вспомнил это за секунду до пробуждения. Или одновременно с пробуждением. И потому проснулся уже в мире пустого холодного отчаяния, в поломанном ненужном мире.

Что делать дальше – вот сегодня, завтра или послезавтра, – я совершенно не представлял. Я вдруг понял, что и раньше жил для нее, просто не отдавая себе в этом отчета. Я каким-то странным образом вообще не воспринимал свои чувства, не переживал и не ощущал их, живя будто в вате. Вроде бы и жил, и даже шутил на работе, иногда мы с Леной ходили в гости и там были какие-то анекдоты, даже песни. И к американцам мы с ней ходили, и к бывшим нашим, где и пели. Я возвращался с работы домой, а она меня ждала, потому что я был ее жизнью, но об этом даже не думал. А когда решил подумать, когда решил осознанно и целенаправленно стать ее жизнью, жизнь все у меня отняла. Она начала отнимать у меня все самое нужное очень давно, с самого детства, просто процесс этот оказался растянутым на целую жизнь. Ну, и на хрена ты мне, такая жизнь, сука?

Завтра похороны…

Все хлопоты департамент и ребята взяли на себя, иного я и не ожидал… Однако мне нужно будет заставить себя туда пойти. А я не мог смотреть на нее, мертвую. Я не смог даже подняться в спальню, где были ее вещи. Куда он ей попал? Я даже не спросил. И хорошо, что не спросил. Если гроб не откроют, значит, в голову…

И что мне сегодня делать? Куда идти? Может, опять начать ходить к Джейн на исповеди? Или уехать куда-нибудь на Аляску или в Канаду и стать лесорубом? Только что найденная мною новая жизнь, казавшаяся еще сутки назад самой правильной и крепкой, вдруг рассыпалась у меня в руках, превратившись в пыль, в прах, тут же утекший сквозь пальцы.

И в этот момент пошли звонки.

От коллег. От друзей. От напарника. Позвонил лейтенант, уточнил время и место завтрашних похорон. Некоторое время я размышлял, почему друзья и знакомые, которые не из департамента, не звонили раньше. Потом сообразил: по той же причине, что и департамент не сообщал – прочли в газетах душещипательную историю о том, что герой Америки, спасший 16 тысяч человек, уехал на родину хоронить отца, а смерть нанесла ему удар сзади – убита родным братом покойного террориста жена полицейского, но коллеги не стали пока сообщать ему, чтобы не наслаивать одну смерть на другую, бла-бла-бла… И вот они тоже не стали звонить, даже удивительно, насколько согласованно! Впрочем, я не видел этих газетных репортажей, возможно, они и вправду были весьма проникновенными. Мне плевать…

В общем, теперь звонили все, но я не был раздосадован на эти звонки, потому что пока я отвечал на них, я был чем-то занят. Мне теперь каждое дело было ценно – например, почистить зубы (наверх, в нашу спальню я так и не поднялся, умывался и принимал душ в санузле на первом этаже, и вещи из чемодана разобрал и разложил тут же – на журнальном столике, стульях и диванах).

А после того как я почистил зубы и начал куда-то одеваться, еще не представляя, куда и зачем выйду из дома, пропиликал еще один звонок, номер которого почему-то не определился.

– Саша! – раздался в трубке русский язык. В первую секунду я даже не понял, кто это. И только потом дошло: звонил брат. – Саша! Не могу тебе уже больше суток дозвониться почему-то, у тебя телефон вне зоны… Вот сейчас только прорвался! Ты еще в России?

– Нет. Уже улетел… А что ты хотел?

– Да отец просил перед смертью передать тебе альбом с семейными фотографиями. А ты так быстро собрался, что мы забыли. Я просто сейчас в Москве и захватил его, думал передам, если ты здесь.

– Нет, меня нет…

– Жаль, – голос в трубке звучал из какого-то далекого далека. – А то я уж обрадовался, когда ты трубку взял, потому что дела сделал, сейчас собрался уже обратно в Тверь ехать, подумал, щас по пути заскочу.

В этот момент ко мне в ухо знакомыми двойными гудочками начал пробиваться второй звонок.

– Слушай, извини, Сереж, у меня тут второй звонок на линии, в другой раз как-нибудь.

– Да-да, я понял, – заторопился брат, и мне показалось, что он понял меня совершенно неправильно, будто я пытаюсь отделаться от него. – Ну, пока тогда. Привет жене!

– Угу, – сказал я, опять вспомнил про Лену и перешел на вторую линию. Это звонил Фридман:

– Привет, Александр. У меня тут полно твоих пропущенных! Извини, не мог ответить, у нас тут аврал был, программа полетела, целая катастрофа, потом расскажу. Ты что звонил?

– Да ничего такого, попрощаться хотел перед отъездом.

– А-а. Ты уже улетел… Ну, поздороваешься тогда: я сейчас как раз вылетаю в Нью-Йорк, в штаб-квартиру, в связи с нашими этими