Читать книгу "Золотой жук мисс Бенсон - Рейчел Джойс"

– Но, Инид, – удивилась Марджери, – это же моя фамилия!

– Да, Мардж. Я прекрасно это знаю и хочу, чтобы у нее была твоя фамилия.

– Но почему? – С тех пор как малышка Глория появилась на свет, все, что было с ней связано, неизменно вызывало у Марджери оторопь, а зачастую доводило и до слез, словно теперь все ее жизненно важные органы и мысли оказались снаружи и стали на редкость уязвимыми. – Я же ей не отец, – глупо прибавила она, хлюпая носом и сморкаясь.

– Я назову ее Глория Бенсон, потому что знаю: ты всегда будешь о ней заботиться.

А Марджери уже понимала, что так оно и будет. На самом деле все эти слова почти ничего не значили – так, мелкая рябь на поверхности воды – по сравнению с теми чувствами, какие Марджери втайне испытывала. Это маленькое чудо, ревущее во все горло, пукающее, какающее чем-то желтеньким, ворвалось в жизнь Марджери с силой выпущенного из пушки снаряда и заняло в ее душе такое огромное место, о существовании которого сама Марджери раньше даже не подозревала. Не говоря уж о том, что это место оказалось совершенно свободно. Несмотря на крошечные размеры – Глория, казалось, была меньше куклы и такая худенькая, что ее хрупкие косточки прощупывались, как бусины в любых вязаных одежках, созданных Инид, – она, безусловно, была маминой дочкой и, похоже, сумела бы выжить в любых условиях, даже там, где это было вроде бы невозможно. С тех пор как она появилась на свет, Марджери удалось насладиться едва ли часом нормального сна. Требуя есть, девочка начинала пронзительно кричать и выгибать спинку, и кричала она до тех пор, пока Инид не совала ей в ротик сосок; затем, наевшись досыта, Глория засыпала, и вокруг ее губ и даже на подбородке засыхали капли желтоватого материнского молока. Инид теперь расположилась в большой комнате, устроив посреди нее нечто вроде гигантского гнезда из одеял и москитных сеток и окружив себя кастрюлями с теплой и холодной водой, а также всем тем, что могла раздобыть или приготовить Марджери, чтобы ее накормить, потому что после родов у Инид проснулся поистине чудовищный аппетит. Так что Марджери не знала ни минуты покоя; она моталась к ручью и обратно, рвала на пеленки простыни, кипятила окровавленные лоскуты, которыми пользовалась Инид, и детские пеленки, покрытые пятнами младенческих испражнений и отрыжки, и все же Инид каждый раз, как только Марджери оказывалась поблизости, подзывала ее к себе и просила посмотреть, что делает Глория. «Смотри, Мардж, смотри! По-моему, она улыбается!»

И Марджери смотрела на закрытые глаза спящей девочки, осененные поистине королевскими ресницами, на ее многообещающий носик, на крохотные пальчики с самыми настоящими ноготками, на густую гривку ее волос.

(«У нее твои чудесные волосы, Мардж». – «Этого не может быть, Инид». Однако волосы у девочки и впрямь были густые, волнистые. Просто великолепные волосы.)

Когда Марджери впервые услышала, как Глория икает, она чуть не взорвалась от восторга. Как может такая крошка быть столь совершенной? Ведь это уже настоящий человек! Те чувства, которые она испытывала к ребенку, были подобны некой неукротимой первобытной силе; по сравнению с ними ее любовь к Инид казалась чем-то бледными и заурядным. А любовь к Глории, совершенно заполонившая ее душу, была так велика и так болезненна, что не было понятно, есть ли у нее предел – Марджери, едва на шаг отойдя от девочки, уже бросалась назад, чтобы убедиться, что та по-прежнему дышит ровно и спокойно. Каким же плоским, неинтересным, мелочным было мое существование до сих пор, думала Марджери. Какой невежественной дурой я была! Ее вдруг стали беспокоить такие мелочи, которых она раньше даже не замечала. Какая-нибудь дождевая тучка или повисший в воздухе паук. Ради благополучия Глории она готова была найти такую страну, где нет ни болезней, ни грязи, а все люди исключительно добры, и перебраться туда жить.

Однако оставалась еще работа, которую непременно нужно было завершить. Собранные экземпляры требовалось правильно наколоть и оформить, снабдив необходимыми справками; нужно было также подытожить и привести в порядок свои полевые записи, прежде чем предпринимать какие-то шаги по продаже коллекции. Так что, пока Инид и девочка спали, Марджери отправлялась в свой кабинет, плотно прикрывала за собой дверь – но отнюдь не для того, чтобы туда не вошла Инид, а для того, чтобы ей самой не захотелось оттуда выйти, – и заставляла себя полностью сосредоточиться на работе. Сперва жука нужно было извлечь из спирта, обсушить, а потом, пока он еще мягкий, аккуратно наколоть. Кропотливый процесс накалывания требовал исключительного внимания. Первая булавка должна была непременно пройти через его правую верхнюю часть; при этом высота уже наколотого жука ни в коем случае не должна была превышать половины дюйма; затем следовало хорошенько расправить его усики и лапки, чтобы они не выглядели плоскими, но при этом нельзя было утратить ни одного, даже самого крошечного волоска на лапках; и под конец нужно было раскрыть надкрылья, чтобы видны были восковые внутренние крылышки. А ведь времени у Марджери было ужасающе мало. Его почти не оставалось. Она должна была переправить Инид и малышку в безопасное место до того, как сюда явится разыскивающая их полиция. Впрочем, пока они здесь, далеко на севере, Марджери чувствовала себя относительно спокойно.

* * *

– Инид?

– Мм?

– Инид, ты хорошо себя чувствуешь?

– Ничего, только голова немного болит. Не волнуйся, Мардж.

И все же через пять дней после рождения Глории Инид по-настоящему заболела. Она, правда, относилась к своему недомоганию очень легко. И делала вид, будто устала, только и всего. Но Марджери замечала, что она, даже просто пересекая веранду, движется очень медленно, почти ползет и одной рукой цепляется за все, лишь бы удержаться на ногах. Под глазами у нее залегли темные круги. А однажды она, словно забывшись, вдруг спросила, придет ли к чаю ее мать.

– Твоя мать? – удивилась Марджери. – Но твоей матери здесь нет. Мы с тобой находимся в Новой Каледонии, Инид. А мама твоя умерла, когда ты была еще совсем маленькой.

Инид помолчала, покрепче обхватила ребенка обеими руками и прижала его к груди, точно собиралась сойти с тротуара на проезжую часть, забитую машинами и лишь в последнюю минуту передумала это делать.

– Господи, что это я такое говорю! – засмеялась она.

Но вскоре ей стало хуже. Она даже днем стала кутаться в два одеяла, хотя солнце светило вовсю и даже в тени стояла удушающая жара. Инид явно знобило, кожа ее была покрыта мурашками, а на еду она теперь и смотреть не могла. И пить почему-то отказывалась. Ей хотелось одного: спать, спать, спать. Она порой засыпала, даже когда кормила Глорию. Потом ее вдруг стало трясти, как в лихорадке. Марджери перепугалась.

– Да что с тобой такое? Что у тебя болит? – спрашивала она.

– Ничего. Мне просто холодно, – отвечала Инид. – Мне ужасно холодно!

Марджери притащила все имевшиеся в доме одеяла и всю теплую одежду, даже старый розовый халат Инид, и все это навалила на нее. Но Инид по-прежнему стучала зубами от чудовищного озноба, так что этот стук был слышен даже из-под наваленной на нее груды одеял. И еще от Инид стал исходить какой-то неприятный запах. Марджери очень не хотелось говорить ей об этом, но она понимала, что дело плохо.