Читать книгу "Убивство и неупокоенные духи - Робертсон Дэвис"

Далее мистер Уэрри-Смит склонил выю под более банальное ярмо – на торги были выставлены две картины с изображением Наполеона, копии французских оригиналов, сделанные одной из барышень Купер, имевшей некоторый талант в изобразительном искусстве – не очень большой, впрочем. Наполеон был явно задумчив; мисс Купер затушевала величие императора и подчеркнула в нем простого человека, корсиканца; глаза у него были тусклые, и похоже, он давно не брился. В целом он напоминал спившегося капельмейстера. «Переход Наполеона через Альпы», копия с картины Делакруа, сделанная гораздо позже, чем была написана картина. Разве император не умел держаться в седле? Почему его коня ведет под уздцы живописный поводырь? Конечно, это позволяет императору устремить взгляд за пределы картины, прямо на зрителей, так сказать. Рука заложена за пазуху. Ни за одну из этих картин не дали больше двадцати гиней. В конце концов их повесят в какой-нибудь третьесортной школе, чтобы впечатлять третьесортных родителей, знающих Наполеона в лицо.

Но худшее впереди. «Искушение Христа», висевшее на почетном месте в Главном зале. Картина очень плоская и во многих отношениях загадочная: если верить ей, Христос сорок дней постился в пустыне, облачившись в розовый чайный туалет. Лицо изображено в традициях девятнадцатого века, то есть Он выглядит как женщина с бородой, а рука, указывающая на небо, по-видимому, без костей. Дьявол – цвета потускневшей бронзы. Он голый, но паховая область окутана стыдливым туманом. Он указывает вниз, на царство мира сего. Дьявол красивее Христа (конечно же, это получилось случайно). Никто не предлагает цены, и картину снимают с торгов.

С образцами скульптуры, которыми Куперы украсили свой дом и которые Родри счел слишком тяжелыми и оставил на месте, мистеру Уэрри-Смиту везет не больше. Миссис Купер в одеянии римской матроны читает двум маленьким сыновьям в римских туниках мраморную Библию; следуя классическим образцам, но безо всякого эротического эффекта, соски матери слегка выпирают под складками ткани. Соски, конечно, уместны в контексте материнства, но они влекут за собой и другие ассоциации, – возможно, мистер Купер был к таковым неравнодушен. Ведь верно, что скульптор весьма искусно намекнул на формы человеческого тела под тканью, и все это – в камне? Но видимо, он все же недостаточно искусен для присутствующих. Миссис Купер слишком велика, слишком мраморна, слишком свята даже для садовой скульптуры. И, кроме того, как ее отсюда увезти? Мистер Уэрри-Смит, отвечая на вопрос из публики, отрицает всякое знакомство с Б. Э. Смитом, ваятелем, который подписал скульптуру своим именем и добавил слова «Fecit Roma», подчеркивая, что она родилась прямо в источнике всего великого искусства девятнадцатого века.

Внешне спокойный мистер Уэрри-Смит переходит к Еве, нашей праматери, чье изображение высечено из голубовато-белого мрамора. Она тянется вверх (видимо, за яблоком), но все ее тело стремится вниз; углы рта обвисли, а плоть кажется тяжелой, будто на нее давит не гравитация, а нечто гораздо более тяжкое. Ева полновата, но груди у нее как шары; бедра широкие и создают впечатление податливых; венерин бугор непорочно гладок, лыс и безличен, как бланманже. На руках у Евы длинные изящные пальцы благородной дамы, а на ногах – цепкие, как у обезьяны.

– Леди и джентльмены, вы видели ее в Библиотечном саду. Что даете? Скажем, для начала, сто гиней?

Сказать-то он может, но его никто не поддерживает. Ева останется на месте.

А Родри она нравилась. Обнаженная натура, но на библейскую тему, а значит, допустима.

(14)

Третий день аукциона отведен тому, что у аукционеров называется домашней утварью; в этот день аукцион ведет не осанистый Беддоу и не эстет Уэрри-Смит, но некий мистер Боггис, ведающий этой отраслью. Он ежегодно приносит «Торрингтону» существенную сумму, избавляясь от всего, чему не место в антикварной лавке на Бонд-стрит. Обстановка комнат для слуг, стопки превосходного постельного белья, турецкие ковры – потертые, но все же их хватит еще на много лет службы. Ковровые дорожки с лестниц и прижимавшие их блестящие латунные прутья (для тех, кто еще способен заставить горничных полировать латунь), шестьдесят восемь ярдов брюссельской ковровой дорожки из верхнего коридора, многолетние подборки давно почивших в бозе журналов, низменные «сортирные ящики», которыми пользовались слуги, зеркало-псише́, перед которым они приводили себя в порядок, прежде чем пройти через дверь, обитую сукном, и показаться на господской половине, вешалки для полотенец, наборы кувшинов, тазов и ночных горшков (ночные горшки берут флористы, потому что они, оказывается, если их хорошенько замаскировать, идеально подходят для цветочных композиций среднего размера), бесконечные гарнитуры стульев – дюжины и полудюжины – со всего дома, а особенно с половины для слуг, где сорок человек должны были куда-то примостить седалище во время трапез и отдыха; плита «АГА» – когда ее забирают, Роза начинает рыдать, потому что «АГА» была алтарем ее служения и Роза знает каждую ее причуду. Горы вещей, и каждая приносит деньги, которые мистер Боггис выманивает у публики, искусно очаровав ее, – он это умеет не хуже любого другого аукционщика.

Конечно, случаются сюрпризы. На торги выставляется биде в дубовом корпусе, и многие из присутствующих понятия не имеют, что это за штука. В их сознании викторианцы никак не связаны с загадочными приспособлениями, которые попадаются в ванных комнатах европейских отелей при «вылазках» за границу. Но видимо, какая-то из женщин семьи Купер была настолько парижанкой по духу, что пожелала иметь такую вещь, и вот пожалуйста. Производство лондонской фирмы «Гиллоуз». Биде уходит за ошеломительную сумму антиквару из Лондона, который знает, куда его сбыть. Неужели кто-то собирает исторические биде?

Столь же удивительные суммы были предложены за вороха бархатных занавесей, поставленных давным-давно Джоном Г. Грейсом, Лондон, Уигмор-стрит, дом 14. Когда был построен новый, готический «Белем», люди мистера Грейса в течение пятидесяти шести дней вешали портьеры и укладывали ковры. Мистер Боггис раскопал массу информации – из каких-то бумаг, которые до сих пор хранились в доме. Это придает невыразимую подлинность и антикварный шарм тому, что в противном случае было бы просто кучами подержанных тряпок. О, мистер Боггис умен! Эти ткани роскошны, несмотря на то, что им больше ста лет; мистер Боггис показывает желтую китайскую парчу, и знатоки ахают. Бо́льшая часть продукции мистера Грейса отправляется к лондонскому костюмеру, который пошьет из нее костюмы для исторических пьес и кинофильмов.

Вероятно, самым большим сюрпризом оказывается ортофон. Он был такой новинкой, когда впервые появился в «Сент-Хелен»! Такой богатый звук, так тонко передает «внутренние голоса» сложной музыки, как не удавалось более ранним проигрывателям. Родри не замечал, что ортофон стареет, поскольку сам с возрастом стал плохо слышать; он также не замечал, что появились другие проигрыватели, гораздо лучше по качеству звука. Он привез ортофон из Канады, поскольку не знал, можно ли купить такой в Соединенном Королевстве. Сейчас, судя по всему, ортофон превратился из ветхого хлама в ценный антиквариат, который можно привести в первоклассное состояние; дамы и господа, нет ничего лучше для пластинок на 78 оборотов, которые не будут звучать на ваших хай-фаях!