Читать книгу "Незнакомец - Евгения Стасина"

– Валяй.

Я удивляться готов. Башка гудит после тяжёлого трудового дня, ведь в Саше до сих директор кафе спит крепким сном; правая ладонь ноет, от засевшей под кожей занозы, заработанной в их заметно преобразившемся приюте; ноги отваливаются, ведь утренние пробежки никто не отменял… А всё равно упорно стою, усилием воли сдерживаясь, чтобы не глянуть на наручные часы. Август, светло ещё, а стрелки наверняка показывают начало восьмого вечера.

– Саш, можем и до глубокой ночи тут постоять. Герде только за радость, – клумбы, радующие глаз буйством красок удобряет, – только толк какой? Всё равно ведь поедем.

– Ты просто не знаешь куда!

– Так ты же не говоришь! Давай адрес и будем выдвигаться, – можно сказать, я теперь матёрый водитель. С Сашиным альтруизмом город вдоль и поперёк изучил, пригород с закрытыми глазами смогу объехать. Чего ж ломаться?

Лучше бы не допытывал…

– Дачный посёлок это! Тот самый, где Славка твой…

Девушка виновата глаза в асфальт тупит, а я никотином давлюсь. Нет, не из-за эмоций, что во мне эта фраза бередит, а из-за того, как внезапно она сникает. Стыдливо прядь за ухо заводит, скромненько носком удобного кроссовка камешек в сторону отпинывает. Словно это она меня морозным декабрьским вечером едва на тот свет не отправила!

– Сдурела совсем? – отбрасываю в сторону бычок, устало выдыхая остатки заполнившего лёгкие дыма, и, бодро хлопнув ладонью по капоту, кивком головы на её законное место указываю. А она растерянно глазами по моему лицу бегает:

– Ну как же… Тебе наверняка неприятно будет…

– Я что кисейная барышня? Не растаю, Саш.

Было и чёрт с ним. Я свои уроки из прошлого вынес:  Славу из жизни вычеркнул, пусть и далось мне это непросто; Марину забыл давно. С прощением куда тяжелее, но, к счастью, оно им не так нужно – перебрались на север и изредка радуют маму видеозвонками, во время которых она любуется своим внуком. Родным внуком – хоть в чём-то ей повезло, ведь ждала она этого малыша едва ли не больше меня…

Скриплю зубами, мысленно хваля себя за то, что добавил достаточной громкости на магнитоле, а моя пассажирка так кстати бросает:

– Тогда не вини меня потом.

– За что?

– За то, что я опять старую песню заведу: нельзя так. Нельзя и дальше семью за нос водить.

Разве? По-моему, семья от этого только в выигрыше: отцу есть кого ненавидеть; брат в кое-то веки может почувствовать себя героем, пусть героизм этот уж слишком близко граничит с подлостью, а мать… Мать билеты на начало сентября купила. Несколько сумок обновок для мальчишки набрала. И для невестки бывшей, к которой теперь относится с настороженностью, ведь единственное, в чём мы ей признались, стала Маринкина неверность, но хотя бы без ненависти. Сможет по телефону о внуке справляться, а это лучше всякой войны. Уж для неё точно.

– Глеб, Марину нужно доктору показать. Может, она опасна?

– Для кого? Для Славки? – усмехаюсь, выруливая на нужную нам дорогу, и, прибавив скорости, поудобнее в кресле устраиваюсь. – Ерунда. Денег им хватает, он с неё пылинки сдувает, бежать от неё сломя голову не планирует… Так какой от неё вред?

– А мама твоя? Что если…

– Саш, – касаюсь щеки мнительной девушки подушечкой большого пальца, и улыбаюсь, когда глубокая складка на её лбу, наконец, разглаживается. – Глупости это. Марина теперь не опаснее комара, потому что правды она как огня боится.

Поняла ведь. Тогда, в больничной палате… Поняла и так стремительно побледнела, что животный страх, мелькнувший в просветлевшем пониманием взгляде, скрыть уже не могла. Потому и уехала из города безропотного, потому и влюблённому в неё по уши мужчине шанс дала. Оценила, наверное, его глупый поступок.

– Не знаю… Мерзко всё это.

– Мерзко, только  это их выбор, Саш. Славкин, и он назад уже не свёрнёт, так пусть вместе с ней в этой каше и варится. А я ворошить не хочу.

Пусть даже сейчас картинки непрошено перед взглядом мелькают: Герда, с оцарапанной лапой, бросившаяся наутёк из дома Славки; я – выбивший нож из его руки и зачем-то сунувший его в свой карман; дорога, по которой зачем-то упорно шагал пешком, пытаясь отыскать свою перепуганную собаку. Верную, смелую, но явно совсем неготовую к тому, что смелость порой жестоко карается… Неготовую, как не был готов и я к слепящему свету фар и скрежету шин…

– Глеб, – слышу и стряхиваю с плеч внезапно накатившую на меня усталость, а Саша заботливо принимается мне шею разминать:

– Как думаешь, зачем она, вообще, к нему ехала?

– Остановить хотела, чтоб лишнего мне не сболтнул… Да какая теперь разница, Саш?

– Никакой, – кивает, озадаченно скользнув глазами по моим напряжённым пальцам, и, отстегнув ремень, устраивается щекой на моём предплечье. – Просто… я бы так никогда не смогла…

Знаю. Потому что мчу сейчас чёрт знает куда, чтобы она смогла спасти очередного бедолагу. Как когда-то спасла меня, потерявшегося в этой жизни многим раньше, чем моя бывшая жена вдавила педаль газа в пол. На секунду прикрываю глаза и так отчётливо вижу перед собой тот вечер, словно не август сейчас… Декабрь. Холодный. Морозный. Поворотный.

– Мать твою… Да ты его прибила! – слышу незнакомые голоса, а приоткрыть веки не могу. Словно ослеп: от полыхнувшего в темноте света фар, что внезапно ослепили меня, едва я бросился догонять свою обезумевшую собаку; от капель крови, что пеленой заволокла мой взгляд, скатившись из раны на виске аккурат на мои скулы…Утереть бы, а тело словно свинцом налилось.

– Твою мать! Стрельнули, называется сигаретку! Генка, она его к чертям по дороге размазала! Шальная баба! – разве что от несвязной речи словно ударом тока простреливает. Голову, что сейчас, кажется, расколется надвое; грудь, в которой нет места воздуху; кисть руки, что прямо сейчас обжигает чьим-то  горячим дыханием. – Чёрт, ещё и псина тут! Да она нас за него разорвёт!

– Не верещи! Соседей перепугаешь, – доносится также сквозь вату, звенящий от волнения женский голос, и прежде, чем неизвестный мне человек действительно бросится звать на помощь, он же, произносит куда тверже:

– Я вам денег дам… Только помогите мне, раз уж видели всё…

Как? Я слова вымолвить не могу, распластавшись на холодном снегу, что забился мне за шиворот джемпера и прямо сейчас обжигает бок, а эти незнакомцы, что, кажется, аккуратно толкают меня носками ботинок, на здравые вопросы в принципе неспособны. Молчат, причитая о каком-то грехе, что не готовы взять на душу, и изредка взвизгивают, пугаясь собачьего лая. Знакомого лая… Чёрт! Или я его впервые слышу?

– Да, боже мой! Помогите уже! Не дай бог, кто-то увидит… А я заплачу хорошо! Только спрячьте его…

– Да где ж его спрятать? Он же огромный как шкаф… Ген, больная она, похоже… Пошли от греха…

– Двадцать тысяч! Вот, – кто-то нагло шарит по моему карману, шуршит бумажками, вынуждая собравшийся здесь народ громко присвистнуть, а когда и этого кажется мало, срывает часы с моего запястья. – Они золотые, я знаю.