Читать книгу "Знай мое имя. Правдивая история - Шанель Миллер"

Во второй половине дня Лукас уехал к своей семье на озеро Тахо. Тиффани отправилась в университет сдавать выпускные экзамены. Друзья приступили к своей работе. Родители дома устроились каждый в своем уголке. К вечеру я снова оказалась в полном одиночестве. Я так долго ждала этого момента. По крайней мере, все закончилось. Пришло письмо от Мишель, она связалась с Эми Зиринг, продюсером документального фильма «Зона охоты»[60]. Дочь Эми предложила опубликовать мою речь на BuzzFeed, в этом могла помочь надежная журналистка Кэти Джей Эм Бейкер[61]. Я не возражала. Я снова была в поисках временной работы. Мне хотелось преподавать искусство в летнем лагере. Сидеть целыми днями на скамейке, приклеивать перышки к палочкам, ни о чем не думать, покупать завернутые в коричневую бумагу сэндвичи с арахисовым маслом. И пусть бы мне платили восемь долларов в час, и пусть бы я жила у родителей, в своей комнате. Главное — я сама выбирала, что буду делать. Я переписала названия лагерей. Вот было бы здорово. На глаза навернулись слезы. Я закрыла все окна.

Если ты стала жертвой изнасилования, тебе говорят, что там, на высокой горе, есть королевство, есть суд — место, где ты найдешь справедливость. Большинство жертв разворачивают еще у подножья, потому что у них нет достаточно улик, чтобы совершить это восхождение. Кто-то срывается на полпути, не в силах нести тяжелые доказательства. Я отправилась в дорогу с сильной командой, помогавшей мне во всем. Я дошла до вершины, куда мало кто добирался, — земля обетованная для жертв. Мы добились ареста, признания виновного виновным. Нас таких мало, кому везет доползти до вынесения вердикта. Настало время пожинать плоды справедливости. Мы распахнули двери, а за ними — пустота. У меня дух перехватило. Но еще страшнее было смотреть с этой горы вниз, где остались другие жертвы. Они подбадривали, махали руками, ждали новостей: «Что ты видишь? На что это похоже? Что происходит, когда ты оказываешься на вершине?» Что я могла им ответить? Система работает не для вас. Все тяготы процесса того не стоят. Преступления, совершенные против нас, не воспринимаются таковыми — а так, инциденты, доставляющие неудобства занятым людям. Ты можешь бороться и драться, но ради чего? Если на тебя напали, просто беги и не оглядывайся. И вряд ли приговор по моему делу можно считать неудачным. Наверное, это лучшее, на что мы могли надеяться.

В самом начале заседания по оглашению приговора судья сказал, что спрашивал себя: «Является ли заключение в тюрьму штата справедливым наказанием за отравленную жизнь Шанель?» Сама формулировка мне тогда показалась странной. С его точки зрения, потеря работы, страдание моей семьи, тающие ничтожные накопления, утраченные удовольствия — все это сопоставимо с тремя месяцами окружной тюрьмы?

Интересно, они когда-нибудь рассматривали жертву вне пределов тех двадцати минут? Или она навсегда осталась для них в той застывшей единственной позе, в то время как Брок раскрывался с разных сторон как существо многогранное, его окружали воспоминания, у него была своя история. Он на глазах судебного зала вырастал в личность. А где история жертвы? Никто не упоминал, что и она могла бы чем-то заниматься. Я выложила весь каталог своих страданий, но о главном не подумала. Судья проявил по отношению к Броку то, что на меня не распространялось, — сочувствие. Его потенциал всегда был важнее моей боли.

Никакой разницы, отправится Брок в тюрьму или нет. Судья отпустил его, позволив и дальше пребывать в полной уверенности, что он не совершил ничего плохого. Тогда к чему всё? Какова цель? Судья неоднократно пытался представить, как может сложиться жизнь Брока. И находил одни неудобства, доставленные обвиняемому во время процесса, но все это лишь усиливало необходимость вновь обрести почву под ногами.

Интересно, я последняя, кто понял, что моя стоимость всего три месяца тюрьмы? Какая-то часть меня чувствовала, насколько это несправедливо, но притворяться, что знаю, как правильно, я не могла. В тот момент ничего больше не оставалось, как сдаться. Я поняла, что эта ночь и все ближайшие будут одними из самых тяжелых в моей жизни.

Я позволила сломить себя. Меня разрывало от рыданий. Я обхватила подушку обеими руками, уткнулась в нее подбородком, уставилась перед собой. Держись, говорила я себе и вгрызалась зубами в подушку, чтобы заглушить крик и не разбудить родителей. Моя отравленная жизнь и три месяца.

И все-таки я понимала, что это чувство не будет вечным. К восходу худшее останется позади. Когда взойдет солнце, начнется новая жизнь. Жизнь, в которой больше никогда ноги моей не будет в здании суда. «Но где, наконец, это солнце?» — думала я, глядя на бесконечно темный мир в ожидании луча света. Шли часы, чернота оставалась неподвижной, и мне хотелось бежать на восток, где солнце появляется раньше. Одна, в своей комнате, закрыв глаза, я представляла, как оно движется, протягивая мне свое тепло. Земля вращалась слишком медленно и тяжело. Если проживешь эту ночь, тебя ждет впереди новая жизнь.

Я взяла свой блокнот и уставилась на чистые страницы. Затем написала: «Ты стоишь больше трех месяцев». И снова: «Ты стоишь больше трех месяцев». Лицо исказилось в гримасе, руки пытались обогнать мысли. Слушай свое тело. Ты стоишь больше трех месяцев. «Что ты хочешь?» — прозвучал в голове чужой голос. «Рисовать», — ответила я. «Что ты собираешься делать?» — «Я буду рисовать, буду говорить». Ты стоишь больше трех месяцев. Я не обуза. Я ничем не ограничена. Наоборот. «Твои страдания не бессмысленны. Ты стоишь больше трех месяцев». Никто не может отвергнуть меня, потому что никто из них не знал меня настоящую. Ты стоишь больше трех месяцев. Изнасилование — не единственное, из чего состоит моя жизнь. Я ощущала сопротивление бумаги, когда ручка впивалась в нее. Ты стоишь больше трех месяцев. Рука напряжена, сжата, потом расслаблена. Комната была серой, я приоткрыла шторы, чтобы выглянуть наружу: на улице уже появлялись первые очертания деревьев и машин. Я отложила ручку. Спать!

Глава 10

Наутро болели глаза. Начинался новый яркий день. Меня больше не будут перемалывать судебные челюсти, и я хотела сполна насладиться своей свободой. Эта пятница будет долгой и солнечной. Я собиралась проехаться на своем Тофу к прибрежным болотам и посмотреть на белых цапель. По дороге заехать на маслобойню и выпить молочного коктейля. Поплавать. Пожалуй, то были мои единственные планы на жизнь.

Но телефон оказался забит пропущенными звонками и сообщениями. Письмо от Эми: Кэти Джей Эм Бейкер ждала моего разрешения, чтобы опубликовать текст заявления на BuzzFeed. Все статьи и репортажи о моем деле ни разу не дали мне повода усомниться, что нет такого журналиста, который захотел бы вникнуть в мою историю. Однако Кэти уже давно интересовали подобные темы. Я чувствовала себя вымотанной, кроме того, мое заявление, как я думала, вряд ли кому могло помочь, поэтому мне было ровным счетом все равно, где оно всплывет, главное, чтобы не упоминалось мое имя. Я оторвала голову от подушки, села, громко и протяжно поздоровалась сама с собой, чтобы голос не был заспанным, и позвонила. Кэти очень мило и звонко приветствовала меня, в ее речи чувствовалась некоторая экзальтация. Я сказала, что они вольны, если возникнет необходимость, сокращать текст, как им вздумается. Она уверила, что редакторы оставят все на месте. Это меня озадачило. Заявление было слишком объемным, в тексте — много несвязных предложений и неуместных запятых. Но Кэти даже спросила, не хочу ли я что-то добавить. «Пусть судья узнает, что он сам запалил этот фитиль», — ответила я.