Читать книгу "Самая хитрая рыба - Елена Михалкова"

Антон в бешенстве отшвырнул валявшуюся на дороге бутылку. Чистоплюй нашелся! В благородство играет! Как только осознал, что Белоусов ускользает из-под его влияния, сразу запел песню о тюрьме и Уголовном кодексе. Злится, что его не взяли в долю. Предложи они ему поделить навар с продажи окон, поскакал бы на дело, теряя штаны.

«Воровать плохо, говоришь? – мысленно спросил Антон у Шаповалова, скалясь от ярости. – А ты чем занимаешься? Я всего лишь спер у вашего гондона-директора какой-то паршивый компьютер. А вот ты, Илюшенька, не мелочился: замахнулся на кусок чужой жизни. На лучший кусок! На единственный, который имеет ценность. И ждешь, что я тебе его просто так отдам? Плохо ты знаешь Мансурова».

Он свернул в переулок, погруженный в темноту. Сюда выходили глухие стены домов, и возле каждого гигантской кочергой, воткнутой в землю, торчал фонарный столб. Ни одна лампа не горела.

От забора отлепились три фигуры и вытекли на дорогу перед ним, как струйки чернил из бутылки. Антон запоздало вспомнил о причине, по которой он таскался вечерами следом за Белоусовым.

Он остановился. С бледных и длинных, как ножи, неуловимо похожих лиц смотрели на него паучьи глаза – кромешно черные, залитые мазутным зрачком.

– Закурить есть? – дерзко спросил Антон.

И улыбнулся про себя.

Он выиграл своим вопросом четыре секунды. Целых четыре секунды, потому что эти трое не привыкли к такому раскладу, их сгнившим мозгам требовалось время, чтобы осмыслить его вопрос и подать телу сигнал, как нужно действовать в изменившейся обстановке.

Когда они поняли, что происходит, Мансуров уже успел отбежать в начало переулка и остановился там, переводя дыхание. Он наклонился, но никто из нападавших не придал этому значения.

Лишь когда раздался звонкий всплеск разбитого стекла, они замедлили шаги. Парень не удирал, не звал на помощь, а молча ждал их, сжимая в руке мутно-зеленую «розочку». Под фонарем поблескивали осколки. Один из троицы успел подумать, что для лоха он слишком аккуратно расколол пивную бутылку и как-то очень уж умело держит ее в руке. У него внезапно заныло под ложечкой. Он даже не понял, что это страх, только подумал с каким-то тягостным унынием: «Свалить бы», – но тут парень засмеялся и валить стало поздно.

10

В облако над детским домом вонзился месяц, темно-желтый, как драконий зуб. Считалось, что в здание ночью невозможно попасть постороннему. Но Мансуров посторонним не был.

Он вскарабкался на клен, растущий у стены, повис на ветке и, перебирая руками и раскачиваясь, добрался до подоконника на втором этаже. В теплое время года окна открывали настежь (Гусыня была убеждена в исключительной пользе свежего воздуха для детей), но везде стояла прочная сетка, защищавшая от комаров снаружи и от дурости малолеток, способных вывалиться из окна, – внутри.

Антон вытащил нож, взрезал сетку и бесшумно пробрался внутрь. В коридоре, как всегда, горела лампочка, чтобы младшим детям не страшно было выходить из спальни.

В туалете он смыл кровь, задумчиво потрогал синяк над губой. Все-таки одному удалось его достать… В пылу драки он этого даже не заметил.

«Футболку завтра застираю, – решил Антон, – а теперь спать, пока меня никто не засек». С этой мыслью он вышел из туалета и наткнулся на заведующую.

Они молча уставились друг на друга. Ее присутствие стало для Мансурова неожиданностью. Гусева часто задерживалась в учреждении допоздна, но на ночь оставалась на его памяти всего три или четыре раза.

С персоналом, который дежурил этой ночью, у него не должно было возникнуть проблем: этих он начал прикармливать сразу, как только у него появились собственные средства, и на его опоздания они закрывали глаза. О происхождении денег у него никто не спрашивал, а если бы спросил, у него был готов убедительный ответ.

Но сегодня он задержался намного дольше обычного. И его вид мог привлечь… ненужное внимание.

– Антон, – без выражения сказала заведующая.

– Валентина Викторовна, – так же бесцветно отозвался Мансуров.

Они продолжали смотреть друг на друга. Она знала, что он нарушил все мыслимые правила, а Антон знал, что она знает.

И ждал, когда прозвучит вопрос. Единственно возможный, который она просто обязана была задать подростку, шлявшемуся ночью по этажу в порванной уличной одежде и с разбитым лицом. «Валяй, спрашивай!» – мысленно крикнул он. Этот вопрос был равнозначен объявлению войны, и он почти желал ее начала. Противостояние с заведующей поставило бы крест на его нынешней жизни, но в эту минуту Антону было наплевать. Да будет битва! Он прикончит ее. Свернет Гусыне ее складчатую шею. Сожрет ее сырую печень, как делали туземцы Океании, расправившись с врагом. Она трусит. Она его боится.

– Иди в свою комнату, – ровным тоном сказала заведующая.

Антон сверлил ее ненавидящим взглядом до тех пор, пока Гусыня не отвела глаза. Тогда, с трудом удержавшись от того, чтобы не сплюнуть ей под ноги, он пошел, нарочито медленно, враскачку, сунув руки в карманы, с наслаждением слизывая соленую кровь, снова потекшую из разбитой губы.

11

– Мы встретились пятнадцатого, рано утром, – сказал Дидовец. – Отличный был день.

Неправдоподобно отличный. В такие дни не случается ничего плохого.

Тетка храпела, пока он одевался, а потом где-то неподалеку щелкнуло радио и ведущие «Европы Плюс» заговорили бодрыми голосами. Казалось, кто-то поставил саундтрек к сегодняшнему дню, и мелодия утра сплеталась из шороха его шагов, из щелчка ключа в замке, из попсовой песенки, которая зазвучала, когда он прошел мимо соседских окон.

Такая спокойная, такая знакомая мелодия.

Петя видел все как будто издалека, с той отстраненностью, с которой хворый старик глядит сквозь стекло, сосредоточенный на своих ощущениях, а не на безмерно далекой жизни за окном. В то же время пространство вдруг стало чрезвычайно, навязчиво детализированным, как бывает во время кошмаров или на рисунках психически больных. Ему в глаза бросались выщербины на рябом асфальте, и тяжелые шмелиные туши над одуванчиками, и облупившаяся краска, и ползучие трещины – везде, везде: заборные доски были в трещинах, и штукатурка, и тротуар, и стволы деревьев, и даже на ладони, поднесенной к лицу, Петя увидел длинную царапину. Мир трескался на его глазах.

Мансуров и Белоусов ждали возле машины. Они выглядели совершенно такими же, как всегда. У Макса на запястье болтался браслет.

– Садись, – кивнул Мансуров.

– А где эти? – спросил Дидовец, когда они выехали из двора. Имен троих отморозков, которых приставил к ним Рябов, он не назвал – отчасти потому, что всем было понятно, о ком идет речь, а отчасти из суеверных соображений. Петя всерьез опасался случайно вызвать эту нечисть.

– Хрен их знает. Ты же не думал, что они с нами поедут?

Дидовец пробормотал что-то нечленораздельное. У него вспотели ладони.