Читать книгу "Талибан. Ислам, нефть и новая Большая игра в Центральной Азии - Ахмед Рашид"

В 1992–1993 годах США под давлением Индии были близки к тому, чтобы объявить Пакистан государством, поддерживающим терроризм, — из-за кашмирских боевиков, нападавших на индийскую часть Кашмира с пакистанской территории. Пакистан пытался решить эту проблему, переместив большую часть баз кашмирских боевиков в восточный Афганистан и заплатив сначала Шуре (Совету) в Джелалабаде, а позднее талибам за их покровительство. Правительство также передало поддержку кашмирских боевиков в частные руки, возложив ответственность за их финансирование и подготовку на исламские партии. Поскольку бин Ладен тоже поддерживал одну из баз для кашмирских боевиков в районе Хоста, его присоединение к Талибану в 1996 году всячески приветствовалось.

Постепенно кашмирский вопрос стал основным мотивом в пакистанской политике в отношении Афганистана и в их поддержке талибов. Талибан ловко использовал это и отказывался подчиняться пакистанским требованиям, зная, что пока он держит у себя базы кашмирских и пакистанских боевиков, Исламабад ни в чем не сможет ему отказать. «Мы поддерживаем джихад в Кашмире, — сказал Мулла Омар в 1998 году. — То, что многие афганцы сражаются против индийских оккупационных войск в Кашмире — это правда. Но они поехали туда по собственной воле».[280]

С точки зрения многих, концепция «стратегической глубины» была логически несостоятельной, поскольку игнорировала ту очевидную истину, что политическая стабильность внутри страны, экономическое развитие, распространение грамотности и установление добрых отношений с соседями могут дать большую безопасность, чем мифическая «стратегическая глубина» в горах Афганистана. «Достижение стратегической глубины было главной целью политики Пакистана в Афганистане со времен генерала Зия-уль-Хака. С точки зрения военной науки это имеет смысл, только если речь идет о труднодоступном месте, где армия может укрыться после поражения, — писал пакистанский ученый Икбал Ахмад. — В итоге вся страна запуталась в стальной паутине из ложных предпосылок, магических догм, позерства и междоусобной борьбы. Победа Талибана не только не улучшит стратегическое положение Пакистана, но заведет его еще глубже в политический и стратегический тупик».[281]

Военные рассчитывали на то, что Талибан признает «линию Дюранда» — спорную границу между двумя странами, проведенную англичанами и не признававшуюся ни одним афганским режимом. Военные также рассчитывали на то, что Талибан победит пуштунский национализм в СЗПП и станет точкой приложения сил пакистанских исламских радикалов, ослабив исламистов внутри самого Пакистана. В действительности все оказалось наоборот. Талибан отказался признать «линию Дюранда» или снять претензии Афганистана на часть Северо-Западной Пограничной Провинции. Талибан способствовал распространению пуштунского национализма, хотя и с исламской окраской, среди пакистанских пуштунов.

Хуже того, Талибан предоставил убежище и вооружал наиболее воинствующие группы суннитских экстремистов из Пакистана, которые убивали пакистанских шиитов, требовали провозгласить Пакистан суннитским государством и выступали за свержение правящего слоя путем исламской революции. «Хотя Пакистан и казался победителем, его успехи могут дорого обойтись ему. Триумф Талибана фактически уничтожил границу между Пакистаном и Афганистаном. По обе стороны ее пуштунские племена дрейфуют в сторону фундаментализма, и все более вовлекаются в наркоторговлю. Они становятся все более автономными, на пакистанской земле возникают маленькие фундаменталистские эмираты. Поглощение Афганистана de facto усилит центробежные тенденции внутри Пакистана», — предсказывал в 1997 году Оливье Руа.[282] Результатом афганских событий стала «талибанизация» Пакистана. Не Талибан обеспечивал Пакистану стратегический тыл, а наоборот, Пакистан обеспечивал стратегический тыл Талибану.

Пакистан оказался жертвой не только своих представлений о стратегии, но и своих разведывательных ведомств. ISI удавалось управлять джихадом на микроуровне, лишь потому, что в условиях военного режима и щедрого внешнего финансирования всякая внутренняя оппозиция могла быть подавлена. Зия-уль-Хак и ISI имели возможность делать то, что не могла делать никакая другая разведка, даже ЦРУ, — самостоятельно формулировать афганскую политику и проводить ее в жизнь. ISI могла сосредоточить все свои силы для достижения одной цели. У разведки не было могущественных политических соперников, появившихся во времена Талибана, когда ISI пришлось вступить в борьбу со многими влиятельными силами, каждая из которых поддерживала талибов, исходя из собственных интересов.

Занимаясь разработкой афганской политики и одновременно приводя ее в исполнение, ISI не оставляла места ни для критического переосмысления, учета мнений несогласных, ни для гибкости и воображения, чтобы приспособиться к постоянно меняющейся геополитической ситуации.

Теряя возможность контроля за талибами, ISI оказалась жертвой собственной негибкости и упрямства. Сотрудники разведки, работавшие в Афганистане, были пуштунами, и многие из них склонялись на сторону исламских фундаменталистов. Работая с Хекматьяром, а позднее и с талибами, пуштунские офицеры разработали собственную программу, направленную на расширение власти пуштунов и распространение радикального ислама в Афганистане за счет национальных меньшинств и умеренных исламистов.

По словам отставного сотрудника ЦРУ, «эти офицеры стали большими талибами, нежели сами талибы». Вследствие этого их доклады о Северном Альянсе и о ситуации вокруг трубопровода были искажены из-за их упрямства, догматизма и исламских идеологических клише, мешавших видеть объективные факты. Но к тому времени ISI была настолько могущественной, что ни один глава правительства не рисковал ставить под сомнение выводы разведки и ни один начальник штаба не осмеливался взяться за чистку ее рядов.

Когда Талибан только зародился, ISI оценивала его шансы невысоко. Тогда ISI находилась в обороне из-за неудачной попытки Хекматьяра захватить Кабул и из-за недостатка средств. Отступление ISI дало правительству Бхутто возможность организовать поддержку Талибана собственными силами. На протяжении 1995 года ISI продолжала обсуждать вопрос о поддержке талибов.[283] Основной спор возник между пропуштунским и происламским оперативным составом, выступавшим за увеличение поддержки Талибана, и теми, кто отвечал за стратегическое планирование и желал свести пакистанское участие к минимуму, чтобы не ухудшать отношения со Средней Азией и Ираном. К лету 1995 года пуштунское лобби в армии и ISI решили поддержать Талибан, особенно после обращения президента Афганистана Бурхануддина Раббани за помощью к соперникам Пакистана — России, Ирану и Индии.[284]