Читать книгу "Предания русского народа - Игорь Кузнецов"

(С. Любецкий)

Марфин кубок

Это не предание — Марфин кубок жив ещё, он цел, он здравствует, он вам расскажет своим языком сам о себе; но рассказ о нём людей сторонних не записан ни в одной из наших летописей: этот рассказ почти не знаком никакому русскому историку и потому-то слово о Марфином кубке должно непременно стать в ряду наших преданий, и считаться по одному их ранжирному списку.

Кубок со своим доказательством о принадлежности своей Новгородской посаднице Марфе Борецкой находится теперь в Москве в доме известного нашего агронома и типографа И. А. Решетникова. Кубок этот, в виде дельфина, весьма фигурно выделан из пребольшой морской раковины, а раковина эта держится на фигурном серебряном подножнике, работа которого неоспоримо принадлежит к древнему мастерству. На лицевой стороне раковины вот какая надпись: «Въ подарехъ посаднице Марфе от Польскаго Короля Каземира». Карамзин знал о Марфином кубке и называл его любопытным.

Многие из русских старожилов зовут подобные же кубки майстерскими, т. е. магистерскими; но не мастерскими, как иной подумает. Мудрено ли было иметь Казимиру или Марфе майстерский кубок?

(М. Макаров)

Кубками назывались сосуды с круглым, иногда дощатым или плоским дном, с крышками, на подставке, иногда на ножке и на поддоне. К ним иногда приделывались цепочки. Делались кубки двойчатые, т. е. разделявшиеся на две половинки, из которых каждая составляла особый сосуд для питья. Величина кубка была различна. Всем известен громадный сосуд Ивана Васильевича Грозного, хранящийся в Оружейной палате, весом в один пуд восемь фунтов, в сажень вышиною.

У знатных и богатых домохозяев были большие кубки весом до четырех и пяти фунтов, но они большей частью служили только для украшения. В употреблении были кубки весом в полфунта, фунт, около того. Кубки были из строфокамиловых яиц, оправленных дорогими камнями, золотом и серебром.

(М. Забылин)

Кокуева слобода

В Москве исстари славится вода на трех горах, и эта местность была не менее славна своим гулянием в Иванов день. Лет сто тому назад съезжались многие татарские семейства и, расположившись по берегам гагаринских прудов, разводили огни и пировали.

Кокуева слобода, ныне Немецкая, и ручей Кокуй, текущий из Красного пруда через Немецкую слободу в Яузу, напоминает финский Кокуй.

(М. Забылин)

Полковой двор лейб-гвардии Преображенского полка в Арбатской части

Кто знает Гранатный переулок; он у нас в Москве, и теперь в Арбатской части, а прежде был в осьмой, потому что Москва разделялась на части не по данным названиям, а по номерам. В этом Гранатном переулке до 1793 года существовал Полковой двор лейб-гвардии Преображенского полка; на нём был отмечен тогдашний полицейский номер 334. У ворот этого двора стояла будка, а в будке — часовой, — инвалид-гвардеец, полусолдат. Бывало, он сиживал тут беззаботно, иногда скорняжничал, а иногда починивал какую-нибудь обувь. Тут шла его последняя служба до смены на вечный караул — в небе.

Приходская церковь Преображенского полкового двора была церковь Вознесения Господня, что на Большой Никитской улице, именно та, что называется старое Вознесение.

Чудной был этот Преображенской полковой двор: его тут установил Петр Великий, и установил, как водилось за ним, недаром, не без цели: царю-государю захотелось, чтобы его любимая потеха была поближе к дому матушки, поближе ко дворам всех любезных. Да! Тут жили все Петровы: начиная от Нарышкиных до Скавронских, от математика Брюса до воина-вельможи Бутурлина, от сенатора Писарева до царедворца Толстого; но всех их имена исчислять не нужно. Старинный список домов их, может быть, еще не истлел в городском архиве.

Из Преображенского села ко двору матери, сюда, в свой полковой двор, Петр приводил только своих воинов готовых, вышколенных Лефортом или Гордоном. Государь даровал этими воинами и друзей, и старых вельмож русских, за новое солдатское учение не совсем хорошо глядевших на юного Петра…

Время перемешало все места Арбатской части, особенно 1812 год сгладил многое до последней точки. Но можно, кажется, еще указать на старый Преображенской двор. Поищем его около церкви старого Вознесения, найдем и, сотворив крестное знамение, скажем: вот где было самое первое начало славной нашей гвардии.

(М. Макаров)

Дом Суворова

Чей теперь дом Суворова, фельдмаршала многих царств, отца-командира над войском целой половины Европы? Кто теперь им владеет? А этот дом жив ещё! Посмотрите, вот он стоит на старинной Царицыной улице; Вы не знаете её, это, опять-таки, Большая Никитская, та же самая, о которой русские предания говорили вам не однажды.

Вы идёте от Кремля, прошли церковь Вознесения: заметьте же по правой руке второй или третий дом от церкви, довольно большой, каменный, изменившийся в своей родовой архитектуре; впрочем, останки её истерлись, но не доносились. Это старик в новомодном фраке.

Незадолго до 1812 года дом Суворова был куплен каким-то медиком; в настоящую минуту (даём сами ответ на свой вопрос) мы читаем в его надписи на воротах: дом купца Вейера!

Важен и этот дом: тут рос герой Рымникский, с ним же здесь созревала и мысль его уметь взвиться, вскрутиться вихрем и полететь в матушку Европу с победами.

Вся кровная родня князя Италийского похоронилась при церкви Феодора Студийского — эта церковь в нескольких шагах от суворовского родового дома; она была прежде монастырём, устроенным в память Смоленской Богоматери. В этой церкви наш полководец приучал себя читать Апостол и, при верном своём выезде из Москвы, никогда не оставлял своих родителей без особых поминовений. Он тут и в церкви Вознесения Господня служивал то молебны, то панихиды. Старики еще долго помнили, как Александр Васильевич, сделав три земных поклона перед каждою местною иконою, ставил свечку; как он служивал молебны, стоя на коленах; как он благоговейно подходил под благословение священника и, как он, батюшка, при низших людях, богомольцах, всегда хотел быть самым нижайшим молельщиком и проч. Всё это было очень недавно, а уже не многим известно!..

(М. Макаров)

Московский денежный двор

Припомните-ка старый денежный двор; он был за Москвою-рекою при церкви Космы и Дамиана, что в Толмачевском переулке. Теперь нет его и в помине.

А вспомнив, многие бы еще могли проверять на нем архитектуру аббатств радклифских. Странное дело: был этот Денежный двор — замок, да и только!

Вот почему находились люди, которые говаривали про него, что, будто бы, он, весь этот Замоскворецкий замок, в ночное время наполнялся то тенями умерших, то домовыми, то невесть чем, и что все это невесть что, от нечего делать, постукивало да поколачивало тут свою загробную монету. И стук этот, бывало, случался таким громким, что раздавался по всему Замоскворечью. Самые почтенные купцы не дадут солгать, — все это тогда слыхивали другие люди, неохотно верившие в тени усопших монетчиков, они другое думали: они полагали, что в этом доме жила шайка воров и разбойников и что эта шайка не давала ни прохода пешему, ни проезда конному. Грабеж этот касался, будто бы, не только вещей — платков и шапок, или тому подобного, но он же упирал и на детей, и на женщин: те и другие, явившись не впору, перед денежным домом пропадали; и мало ли что, бывало, рассказывали об этом пустом жилье. В то время мы еще худо знали Анну Радклиф. У нас еще не было своих романистов, а то какой бы роман они написали.