Читать книгу "Самые родные, самые близкие (сборник) - Мария Метлицкая"

Ох, от безделья и не такая чушь полезет в голову. Лагутин лежал с закрытыми глазами и думал о Городке, о своем доме. Впрочем, каком там доме? Дом – это когда шумно, весело, вкусно. Когда пахнет праздником: елкой, едой. Когда тебя ждут. Когда тоскуют по тебе. Интересуются твоей жизнью. Переживают из-за твоих неудач. Радуются твоим победам. Дом – это там, где близкие. А у него? Ну да, приятели. С натягом можно сказать, что друзья. Только с натягом, если по-честному. И виноват в этом только он сам, Алексей Лагутин. Это ему, одинокому волку, никто по большому счету не нужен. Или все-таки нужен? Может, поэтому ему так тоскливо, так муторно на душе, так паршиво? И снова по-честному – там, в Городке, вряд ли его дом. Там – служебная жилплощадь, временное жилье. С неудобным диваном, с чужим столом и окном без занавесок. С разнокалиберными чашками – с миру по нитке, с некрасивыми, серыми, застиранными полотенцами и дешевым, копеечным плафоном вместо люстры. Никакого уюта. И тишина. Вечная тишина. Ему казалось – спасительная, а вышло – убийственная. Холодная и пугающая. Беспросветная.

«Да ладно! Бывают разные дома, – принялся он себя утешать, – разные! И безмолвные тоже. И одинокие, пустынные, когда в них нет отражений, кроме твоего собственного. И когда окна темные, пока именно ты не включишь там свет». Бывают. Например, у него. Так вышло. Значит, такая судьба.

Приезжий. Он приезжий. И там, и здесь, в родном городе. Все приезжие – Дашка, Нина эта и он сам, Лагутин.

Гипс сняли через одиннадцать дней и наложили легкую и удобную лангету. Теперь он почти скакал. Настроение немного улучшилось.

Нина, кстати, не приходила уже дня четыре, чему он был очень рад. Нет, она позвонила и тысячу раз извинилась – подопечные ее, те чудесные бабушка с дедушкой, разболелись, и она была вынуждена уезжать от них поздно вечером, почти в ночь, уложив старичков спать. И появлялась у них рано утром – часам к семи.

Но за два дня до выписки Лагутин все-таки вынужден был ей позвонить, попросил привезти его вещи.

– Заезжать домой не буду, – объяснил он. – Тяжеловато мне разъезжать. Поеду прямиком в аэропорт, а там уж и до дома недалеко. Меня встретят, не беспокойтесь. Встретят и довезут. Билет я уже заказал и такси тоже.

Но получилось все не так – или не совсем так. Нина приехала в день выписки, привезла его вещи и отказалась уходить – вместе с ним стала ждать машину.

– Я вас провожу и не спорьте. Как я вас отпущу одного?

Лагутин безнадежно согласился – а что оставалось? Спорить с ней – себе дороже, это он уже понял. «Ладно, потерплю еще пару часов. В конце концов она права. На ее месте и я бы так поступил. А упрямая какая, – с удивлением подумал он. – С виду тютя тютей. А тут: не спорьте – и все тут. Смешно».

Наконец позвонил водитель, и они пошли вниз. Конечно, перед этим еще была долгая и безуспешная борьба за пакеты и сумку – Нина хватала все подряд, не давая ему нести: тяжело!

– А вам? – раздраженно спросил Лагутин. – Не тяжело?

– Я привыкла, – коротко бросила она, – а вы после больницы.

«Вот ведь ослица», – подумал он.

В машине молчали. Лагутин сидел впереди, Нина сзади. Да и о чем им говорить?

На улице опять мело, и машина ехала медленно, тащась как черепаха, – начинался настоящий буран.

Доползли, выгрузили нехитрый лагутинский скарб, и он уговорил Нину не отпускать машину и побыстрее возвращаться в город.

Она подняла на него глаза.

– Алексей Петрович! Вы хоть эсэмэску мне напишите. Два слова: долетел, все нормально. Вам же несложно?

– Это уже три слова, Нина! – отшутился он. – Да, конечно, напишу. Вы за меня не волнуйтесь, я давно большой и самостоятельный мальчик, ей-богу. Ну, будем прощаться?

Она грустно кивнула.

Он приобнял ее за плечи – слегка, чуть-чуть, осторожно, как приобнимают двоюродную сестру или жену друга.

– Большое спасибо вам, Нина! Я вам очень признателен, очень. Без вас бы я точно пропал. – Он подхватил свои вещи и, прихрамывая, вошел в здание аэропорта. Хотелось обернуться и посмотреть, как отъезжает желтое такси, в котором сидела Нина. Но он не обернулся – лишнее, лишнее.

Много было лишнего в его жизни. Лишнего, суетного, ненужного. А уж в последнее время особенно – зачем умножать. Он зарегистрировал билет, медленно дошел до зала ожидания, выпил кофе в кафе – настоящий черный несладкий кофе, какого не пил уже две недели, уселся в кресло и тут же задремал – сказывались и волнение, и нездоровье, и чудовищная усталость. Поскорее бы закончился этот ужасный год. Какое счастье, что осталось около суток. Господи, какая наивность! Нам, наивным и глупым людям, кажется, что вот, пробьют куранты, и начнется другая, новая и счастливая жизнь, а все плохое, ужасное, неприятное останется в прошлом году. Глупость, конечно. Все – включая наши горести, неприятности, беды, страдания, комплексы – мы забираем с собой в новый год, в предстоящую жизнь. Но мы по-прежнему верим, как глупые дети. И усталость свою забираем, и обиды, и одиночество. И даже боль в своей сломанной ноге Лагутин, конечно, прихватит с собой – в новый год и в новую-старую жизнь.

Он очнулся от дурной дремоты – народ, находившийся в зале, суетился, возмущался, даже кипел. Открыв глаза, Лагутин прислушался. Ну все понятно – неприятности продолжаются. Никак не хочет отпустить его с миром старый год и этот чужой и давно нелюбимый город – рейсы откладывались по причине нелетной погоды. Хотя чему удивляться? Он посмотрел в окно – буран или буря, называйте как хотите, казалось, усилился. На улице было темно, серо, мело сильно – зима куролесила от души.

Счастливы те, кому не надо в дорогу, подумал он, кто сидит на своей кухне, понемногу хлопочет, готовясь к празднику. И слышится уже запах – точнее, запахи. Пирогов, запеченного мяса, острого маринада. Запах хвои и счастья. Люди ждут гостей, праздника, подарков, сюрпризов, неожиданностей и обновления. Только не он. Он вспомнил, что сто лет не получал подарков к Новому году – сто лет. С тех пор, как не стало мамы. Подарков он давно не ждал, а ждал одного – поскорее вернуться домой, оказаться дома, в Городке, в своей холостяцкой берлоге. Наедине со своим одиночеством. Он так устал от людей! Разве так много он просил у судьбы?

До чертиков разболелась нога. Он поменял положение, стараясь удачнее ее пристроить, и застонал. Сколько продлится эта чертова метель? Сколько торчать ему здесь, в этом душном и шумном зале? Как хочется лечь, вытянуть ногу.

Лагутин почувствовал, как в глазах закипают слезы. Какой стыд – не дай бог, кто увидит! Хотя разве ему не наплевать на всех?

Так, надо взять себя в руки! Немедленно, слышишь, Лагутин? Не распускаться. В конце концов, что случилось? Что такого случилось, Лагутин? Ну, подумаешь, рейс задержали. Делов-то с копейку! Надо попробовать снять номер в гостинице – он где-то читал, что сейчас это возможно здесь же, рядом, в аэропортовской гостинице. У него заключение, выписка из больницы. Его должны разместить. Хотя… Он оглянулся – женщины с детьми, старики. Вот кого надо размещать в первую очередь. А не его, здорового лба.