Читать книгу "Мария Антуанетта - Елена Морозова"

После неудачного побега король начал поддерживать жену в ее упованиях на заграницу. Когда к нему пришли депутаты, он выразил свою приверженность конституции и народу, иначе говоря, революции. Видимо, он лукавил, ибо через несколько дней отправил императору Леопольду II письмо, в котором «извещал Европу о своем пленении, и рассказывал шурину-императору о своих невзгодах в надежде, что тот примет меры, которые подскажет ему сердце, и придет на помощь ему и Французскому королевству». Тем временем королева писала Ферзену: «Я жива… я так беспокоилась за вас, так переживала, зная, что вы страдаете, не имея от нас известий! Надеюсь, Небо позволит этому письму попасть к вам. Не пишите мне пока, чтобы не подвергать нас опасности, а главное, не возвращайтесь ни под каким предлогом. Здесь знают, что это вы помогли нам покинуть Париж; если вы приедете, все пропало. Нас караулят днем и ночью, но мне все равно… Будьте спокойны, со мной ничего не случится. Собрание обходится с нами мягко… Сейчас больше писать не могу…» Прежде королева окружала себя друзьями, теперь она запрещала им приезжать к ней. «Не возвращайтесь, пока здесь все не уладится. Повторяю, не возвращайтесь, дорогая Ламбаль, я буду слишком сильно волноваться за вас», — писала она принцессе де Ламбаль, отправляя ей кольцо с вплетенной в него седой прядью своих волос.

Все лето королевская семья провела, затворившись во дворце, стараясь не выходить даже во двор, ибо там размещались караулы. Даже маленький Луи Шарль не просился гулять. Если королева шла к дофину, ее сопровождал офицер охраны, он же сидел рядом, пока королева занималась с сыном. Когда ее величество поднималась по лестнице, караульный внизу кричал: «Королева идет!» — дабы Мария Антуанетта ни на минуту не оставалась одна. Некоторое время после возвращения офицеры дежурили даже в спальне королевы. Потом Лафайет ослабил надзор, и ночной караульный стал располагаться не в спальне королевы, а в ее апартаментах, однако дверь в спальню все равно предписывалось держать открытой. Храня достоинство, измученная королева училась не замечать постоянно направленных на нее враждебных взоров. Ее даже не обрадовало, когда ей сообщили, что звезда Лафайета стала меркнуть. Общество охватили республиканские настроения. После побега солдаты все меньше доверяли офицерам из «бывших». В Париже прошел слух, что Лафайет способствовал побегу короля, и на выборах мэра его кандидатура с треском провалилась.

Революционные силы составили петицию с требованием низложить короля и для подписания собрались вместе со своими сторонниками на Марсовом поле. В связи с указом о нарушителях общественного порядка Лафайет велел собравшимся разойтись и, согласно законам военного времени, выкинул красный флаг. Собравшиеся не подчинились и, как пишут, даже стали швырять в гвардейцев камни и палки. Лафайет приказал открыть огонь. В результате — 50 погибших и не менее сотни раненых. Назревал решительный раскол между конституционалистами и республиканцами. Сторонники монархической конституции вышли из Якобинского клуба и образовали клуб Фельянов. Тучи над узниками Тюильри сгущались. На все вопросы о побеге, которые ей еще долго задавали депутаты, Мария Антуанетта отвечала: «Если король с детьми пожелал уехать, я не могла сделать ничего иного, кроме как сопровождать их. В течение двух последних лет я не раз доказывала, что ни за что не расстанусь с семьей. И в этот раз я охотно последовала за королем, ибо была уверена, что он не намерен покидать пределов королевства. А если бы он так решил, я бы сделала все, чтобы отговорить его от сего намерения».

Пока верх одерживали конституционалисты, полагавшие, что наличие при конституции короля пойдет им на пользу: искупая свой опрометчивый поступок, король постарается вернуть во Францию своих родственников и убедить союзные Франции державы признать конституцию. «Сегодня обстоятельства оставляют место для надежды. Люди, обладающие большим влиянием, собрались и открыто высказались за сохранение монархии и короля, за восстановление порядка. Власть Собрания распространяется на всю страну, и оно намеревается использовать ее для восстановления законов и завершения революции… Естественное завершение… избавит нас от дальнейших несчастий», — писала в июле Мария Антуанетта Мерси. Чтобы подтолкнуть к действиям императора, Ферзен отправился в Вену. В письме Леопольду II Мерси подтверждал положение Ферзена как доверенного лица французских монархов. Мария Антуанетта полагала необходимым собрать конгресс европейских государей, чтобы обсудить, каким способом можно восстановить порядок и королевскую власть во Франции. «Эти переговоры должны быть подкреплены солидными военными приготовлениями, однако войскам следует лишь издали пригрозить французской демократии, дабы не спровоцировать преступления и смертоубийства», — писала королева Мерси. Ферзену она также напоминала, что и она, и король надеются на переговоры и устрашение: «Король считает, что оказать помощь ему и его королевству означает начать переговоры; демонстрация силы должна быть явлена во вторую очередь и только в том случае, если переговоры не будут иметь успеха». Полномочия на ведение переговоров от имени Людовика XVI получил и граф Прованский, успешно добравшийся до Брюсселя. В письме к нему Людовик лично подчеркивал, что на первом месте должны стоять переговоры, а уже потом применение силы.

Собрание повело наступление на эмигрантов. 1 августа 1791 года оно издало декрет, предупреждавший, что всех эмигрантов, не возвратившихся в месячный срок на родину, обложат налогом втрое большим, чем остальных граждан. Королева, памятуя о том, с какой деликатностью — особенно по сравнению с Петионом — вел себя Барнав, решила, что в лице его нашла нового Мирабо. Как пишет Кампан, королева говорила: «…если когда-нибудь власть снова окажется в наших руках, прощение Барнаву уже записано в наших сердцах». Барнав имел немалый вес в Собрании: он принадлежал к так называемому либеральному «триумвирату», включавшему еще Ламета и Дюпора. «Пораженная благородством характера и искренностью, проявленной в те два дня, которые мы про вели вместе, я хотела бы спросить у него, что нам делать в создавшейся ситуации. Он может рассчитывать на мою скромность и сохранение тайны. Невозможно пребывать в бездействии; совершенно ясно, что надо что-то делать, но что? Я не знаю, а потому хочу спросить у него», — писала королева шевалье де Жаржею, другу Барнава и мужу одной из своих придворных дам. Мерси не одобрял кандидатуры Барнава на роль спасителя монархии. «Хотя королева, похоже, поверила в искренность намерений Ламета и Барнава, они всегда были негодяями, и вдобавок очень опасными, ибо первый наделен многими талантами, а второй обладает виртуозным красноречием, кое он обычно употреблял под руководством своего друга Дюпора, самого закоренелого противника королевской власти в Собрании», — писал он Кауницу Впоследствии многие указывали Мерси на ошибку, ибо после Ва-ренна «триумвират» стал активно поддерживать трон, не требуя — в отличие от Мирабо — вознаграждения.

Королева вступила в переписку с Барнавом и Ламетом. «Эти двое — единственные, с кем можно вести переговоры», — утверждала она. И одновременно тормошила брата с вводом войск: «Только от императора зависит положить конец смуте, именуемой французской революцией. Примирение невозможно. Сила с оружием в руках все разрушила, значит, только сила с оружием в руках сможет все восстановить». Но, пожалуй, лучше всего ее безрадостное настроение отразилось в письме Мерси: «Мы не можем доверять никому, ни внутри страны, ни за ее пределами. Злые делают свое дело, сиречь творят зло; у честных людей так мало мужества, выдержки и единодушия, что зачастую они более опасны, чем злые».