Читать книгу "Молитва за отца Прохора - Мича Милованович"

Доктор, трудные мысли и чувства меня раздирали в камере-одиночке. Я был распят между своими жизненными принципами и тем, что я совершил. Я каялся и стыдился своего преступления, и вместе с тем я им гордился.

Вы спрашиваете, как это возможно? Да, состояние моей души в то время непросто объяснить. С одной стороны, мне было стыдно из-за того, что я теперь считаюсь убийцей, с другой стороны, я чувствовал гордость за то, что с оружием в руках встал на защиту веры и Господа. Можете себе представить, каково человеку, когда его обуревают столь противоположные чувства?

Иногда ночью я слышал чьи-то шаги перед дверью камеры, осторожные, едва слышные. И тогда мне казалось, что это пришла моя мать, тогда она все еще была жива. Я чувствовал, что ко мне приходит женщина, которая когда-то провожала меня в страшные места истязаний и ждала меня оттуда живого, которая при моем отъезде и возвращении рыдала от жалости или лила слезы радости. А сейчас, здесь, в ужасе моего одиночества, эта же женщина, моя мать, тихо проходит мимо меня, своего сына-убийцы! Женщина, чье сердце и так разрывается от боли много лет. В кошмарном ночном бреду я слышал ее голос и вел с ней беседу:

– Господи, сынок, что же ты наделал?!

– Я должен был, мама!

– Кто тебя заставлял, разве должен был ты проливать чужую кровь? Ты хоть понимаешь, несчастный, что ты натворил?

– Знаю, матушка! Но по-другому я не мог поступить.

– Тот, кто совершил против Господа великий грех, перед Ним будет и ответ держать.

– Да, матушка.

– Так кто же тебе дал право судить его, горе мне, несчастной?!

– Не знаю, матушка.

Мать приходила ко мне и быстро исчезала, а я оставался наедине с собой и своими тяжкими мыслями. Спрашивал себя, как мог я храм святой Марии Огненной превратить в место суда и казни. Сможет ли меня простить великомученица, что перед ее святилищем я пролил кровь человека, пусть даже богохульника и поджигателя?

Иногда, доктор, я видел такие сны, что вскакивал с тюремной кровати среди ночи. Как-то мне приснились моя мать и убитый, вместе! Они идут по цветущему лугу, мать нарядно одета, на ней платье, которое она только в церковь на службу и на святое причастие надевала, но не в ту церковь, что безбожники разрушили (она никогда не была приходской), а в большую, в Тияне, наше село входило в ее приход. Они идут, а я наблюдаю из церковного двора. Матушка в руках несет букет цветов и свечу. Убитый (его лица в жизни я так и не разглядел, но во сне точно знаю, что это он) выглядит совсем молодым, одет в праздничную одежду, с непокрытой головой, черные волосы блестят на солнце. Мать моя уже совсем старая, при ходьбе опирается на палку, а он поддерживает ее под руку. Увидели меня, притаившегося, и парень воскликнул:

– Вот он!

Крикнул и спрятался за мою мать, как будто защиты у нее ищет. И она на меня закричала:

– Беги прочь, проклятый! Не трогай мое дитя!

От этих ее слов я пустился наутек, долго бежал, пока из поля зрения не исчезла колокольня в Тияне.

Ночи мои в тюрьме были самыми тяжкими, это были бессонные ночи. А стоило, наконец, сомкнуть глаза, я впадал в кошмарное состояние между явью и сном. Вот еще один сон, который врезался мне в память.

Мне снилось, что в лесу на тропинке я нахожу мертвого человека, которого я узнаю и точно знаю, что он погиб от моей руки. Он невероятно молодой, еще моложе, чем парень из предыдущего сна, видно, что ему еще и двадцати нет. Он лежит на спине, раскинув руки, а я подхожу к нему и говорю:

– Прости, сынок, что оборвал твою юную жизнь. Лучше бы я пулю пустил в свою старую, а не в твою молодую голову! Лучше бы мне самому лишиться жизни, чем такой грех принять на свою душу.

Стою и смотрю на него, кровь льется по его лицу. Тут вдруг появляется женщина в трауре и говорит мне:

– Грешный человек, твое покаяние не принимается, отойди от своей жертвы!

Говорит это и исчезает. Ну а потом уже не помню, чем сон закончился.

Одиночество в камере было для меня лучше, чем общение с другими заключенными. Когда меня выводили вместе с ними на обязательную прогулку, я едва мог дождаться возвращения в камеру. В четырех стенах тесного помещения я чувствовал себя свободнее, чем снаружи, среди не слишком приятных мне людей. Меня радовала плохая погода, потому что тогда прогулка отменялась.

Я протягивал руки через оконные решетки и тут же втягивал их обратно, меня пугало свободное пространство, даже когда речь шла только о руках. Мои руки, пролившие кровь человека! Прозвучит странно, но я боялся свободы. Боялся людей. Я, который в жизни не боялся лицом к лицу встречаться с любыми неприятностями и проблемами, сейчас вел себя как последний трус!

Я размышлял о тех годах, которые мне предстояло провести в тюрьме. Меня осудили, когда мне исполнилось пятьдесят лет, когда я выйду на свободу, мне будет шестьдесят четыре, я буду практически стариком. Но, вот видите, прошло уже тридцать лет, как я освободился, и я все еще жив!

Через два месяца меня присоединили к остальным заключенным. Но вместо того чтобы расценить это как облегчение моей участи, я воспринял это как еще один удар! Если бы я мог выбирать, я бы предпочел до конца срока оставаться в одиночке. Мне не по душе была обыденная тюремная жизнь, протекавшая вместе с другими заключенными. В ней человек ни на минуту не остается один, чтобы погрузиться в себя, углубиться в свои мысли, пусть и тяжелые. Я потерял свой покой, хоть он и был далек от желаемого. Настоящего душевного покоя человек в моих обстоятельствах, в моем тогдашнем состоянии даже приблизительно не мог иметь. Какой покой может быть у человека, чью душу разрывают бури и грозы!

Покинув одиночку, я стал составной частью массы, собранной из самых разных типов людей: убийц (как и я, в общем-то), воров, грабителей, мошенников, расхитителей государственного имущества, насильников. Мне было очень трудно примириться с неизбежной ежедневной, совместной с ними жизнью.

Я старался быть как можно незаметнее, ничем не выделяться, хотя мой случай и был чрезвычайно редким, возможно, даже единственным во всей тюрьме с огромным количеством заключенных.

Да, и такое случалось. Информация о том, кто я такой и за что осужден, распространилась молниеносно. И как священник-убийца я был заманчивой мишенью для агрессивных уголовников, чтобы смеяться и издеваться надо мной. Для них я был таким же преступником, как и тот, кто убил человека в пьяной драке или соседа в поле из-за спорной межи. С их точки зрения я был равен им и ничем от них не отличался.

Нет, этого я никогда не делал. Тюремным властям я не жаловался на своих обидчиков. Не хотел привлекать к себе внимание и оказаться в центре какого-нибудь скандала, как это нередко бывало. Я молчал, терпел и стоически нес свой крест, ведь судьбу мою определил Господь. Однажды несколько молодых людей воспользовались моим долготерпением. В спальне они натянули мне одеяло на голову и под общий смех начали голосить: «Господи, помилуй раба Твоего Йована и прости ему прегрешения, прости, что по своей воле убил человека…» И пока они выкрикивали все это, они волокли меня по комнате и били по голове. Такое повторялось еще несколько раз на протяжении длительного времени.