Читать книгу "Оранжевый - хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман"

В тот Новый год я сильнее, чем обычно (и даже чем в Миллениум), ощущала, что кое-что подходит к своему завершению. Когда мы считали секунды до полуночи, Поп не скрывала слез – это был ее тринадцатый и последний Новый год в тюрьме. Глядя на раздираемую противоречивыми чувствами Поп, я пыталась представить, какие мысли проносятся у нее в голове. О выживании, стойкости, потерянном времени?

Когда на летном поле появились суровые маршалы с пистолетами-пулеметами и мощными винтовками, мне показалось, что я попала в банальный боевик.

Казалось, половина лагеря только и думала о том, как вернуть Поп домой в целости и сохранности. Она должна была закончить работу на кухне – как ни странно, заключенные тоже имеют право на отпуск, – но не продержалась без любимого дела и одного дня. Я поймала ее на кухне и пожурила, но она лишь велела мне проваливать к черту. Она просто не знала, что делать без работы. Веселая, ехидная, говорящая с жутким акцентом мать-земля, которая так сильно помогла мне в тюрьме, превратилась в настоящий комок нервов – до отправки на временную квартиру ей оставалось менее двух недель.

Поэтому мне стало очень тяжело, когда третьего января я услышала: «Керман! Собирайся на выход!»

Собираться на выход означало паковать все свои вещи, потому что тебя куда-то переводят. Заключенной выдавали армейские брезентовые мешки, в которые можно было на время сложить свои пожитки. Я решила раздать почти все свои накопленные сокровища: ярко-розовый контрабандный лак для ногтей, обожаемую белую мужскую пижаму, которую мне подарила Поп, защитного цвета куртку и даже любимый радиоприемник. Все мои книги отправились в тюремную библиотеку. Учитывая, что я до последнего момента все держала в тайне, другие заключенные удивились моему внезапному отъезду. Кое-кто даже предположил, что я добилась раннего освобождения, но те, кто слышал, что мне предстоит побывать в «воздушной тюрьме», не скрывали своей тревоги и старались помочь советом.

– Положи в трусы прокладку. В туалет могут не пустить, так что старайся не пить!

– Я знаю, Пайпер, ты в еде довольно разборчива, но сейчас лучше ешь все подряд – как знать, когда снова попадется хоть что-то съедобное.

– Когда будут надевать наручники, постарайся напрячь запястья, чтобы было хоть немного больше места. И попробуй встретиться глазами с маршалом, который будет тебя заковывать: может, тогда он не станет затягивать браслеты так, чтобы перекрыть кровоток. Да, и надень по два носка, чтобы кандалы не повредили лодыжки.

– Молись, чтобы тебя не послали через Джорджию. Там тебя отправят в окружную тюрьму, а хуже места я в жизни не видывала.

– В «воздушных тюрьмах» куча классных парней. Ты им понравишься!

Я решила поговорить с Ковбоем Мальборо:

– Мистер Кинг, меня по повестке отправляют в Чикаго, – мне даже удалось его удивить.

Потом он рассмеялся:

– Дизельная терапия.

– Что?

– Мы тут называем переброску по воздуху «дизельной терапией».

Я понятия не имела, что он имеет в виду.

– Береги себя.

– Мистер Кинг, если меня снова отправят в лагерь, до освобождения, смогу я вернуться к вам на работу?

– Конечно.

В итоге я задержалась в лагере еще на два дня. Я в последний раз позвонила Ларри. Другие заключенные предупредили меня, чтобы я не сообщала никаких подробностей тюремной переброски по телефону: «Разговоры прослушиваются. Если ты скажешь что-то конкретное, они могут решить, что ты планируешь побег». Ларри был на удивление весел – казалось, он вообще не понимает, что происходит, хотя я и сказала ему, что нам, возможно, теперь не скоро удастся поговорить.

Я попрощалась с Поп.

– Пайпер! Моя Пайпер! Не можешь ведь ты выйти раньше меня!

Обняв ее, я сказала, что на временной квартире у нее все будет хорошо и что я ее люблю.

Затем я спустилась с холма и пошла навстречу новым злоключениям.

Маршалы явно понимали, что держать под контролем поведение десятка женщин гораздо проще, чем пытаться утихомирить две сотни мужчин.

17

Дизельная терапия

Как и многие современные авиапутешествия, полет в «воздушной тюрьме» располагал к размышлениям. Прошло ровно одиннадцать месяцев с тех пор, как я впервые оказалась в приемной тюрьмы, и вот я снова стояла на том же месте и ждала. Надзиратели по одной приводили других заключенных, которые вставали рядом. Худенькая, мечтательная белая девушка. Сестры с Ямайки. Неотесанная тетка из лагеря, с которой я вместе работала в строительной службе и которую вызвали на суд в западной Пенсильвании. Крупная, мужеподобная чернокожая женщина с огромным шрамом, который начинался где-то у нее за ухом, огибал шею и скрывался за воротом футболки. Говорили мало.

Наконец появилась надзирательница, которую я знала по лагерю. Мисс Уэлш работала в пищеблоке и была близко знакома с Поп. Я даже обрадовалась, что она оказалась ответственной за наш отъезд – она была гораздо лучше той надзирательницы, которая встретила меня в Данбери. Мисс Уэлш выдала нам новую униформу – такие же костюмы цвета хаки и хлипенькие парусиновые тапки, как и те, что я получила по прибытии. Мне было жаль отдавать свои высокие ботинки, хотя у них и потрескалась подошва. Затем надзирательница принялась нас заковывать: цепь вокруг талии, наручники, прикованные к этой цепи, и ножные кандалы, соединенные тридцатисантиметровой цепочкой. За пределами спальни в кандалах я никогда не оказывалась. Как ни странно, выбора здесь не было: мне полагались кандалы, будь я хоть покладистой, хоть непокорной. Меня заковали бы, даже если бы я лежала ничком, а на груди у меня стоял тяжелый ботинок надзирателя.

Я посмотрела на мисс Уэлш, когда она подошла ближе.

– Как дела, Керман? – спросила она.

В ее голосе слышалась искренняя тревога, и я поняла, что для нее мы были «своими», которых отправляли в неизвестность. Она знала, через что мне предстоит пройти в следующие несколько часов, но остальное, похоже, было для нее такой же загадкой, как и для меня.

– Нормально, – неожиданно тихо ответила я. Я боялась, но боялась не ее.

Она стала сковывать мне руки и ноги, отвлекая меня разговорами, почти как ассистент стоматолога, который понимает, что проводит неприятную процедуру.

– Не слишком туго?

– Да, на запястьях туговато, – мне претило слышать благодарность в собственном голосе, но она была искренней.

Мы все собрались на выход – наши личные вещи прошли через тюремного надзирателя (в моем случае это был тот же ехидный коротышка, с которым я встретилась в первый день) и были упакованы. С собой на борт можно было пронести только лист бумаги с описью твоего имущества. На оборотной стороне я записала всю важную информацию – телефон моего адвоката, адреса семьи и друзей. Рядом с ними разным почерком были нацарапаны адреса моих подруг по лагерю. Если им недолго было до освобождения, они давали свой домашний адрес; если же оставались за решеткой, регистрационный номер заключенной. Мне было больно смотреть на этот список, ведь я не знала, увижу ли снова хоть кого-то из этих женщин. Я положила листок в нагрудный карман вместе с удостоверением личности.