Читать книгу "Следователь по особо важным делам - Анатолий Безуглов"

— Почему ко мне? — она посмотрела мне прямо в глаза.

— Он жил в этой квартире…

— У меня ещё три комнаты. — Она пожала плечами. — Человеку негде было остановиться.

Я представил себе ситуацию: мать умершего учёного, врача, сравнительно молодая вдова и се ещё более молодой ухажёр. И все это происходит в квартире профессора. Да, смелая женщина эта Ирина Давыдовна.

Мне не хотелось лезть в этот клубок страстей — а страсти, наверное, были немалые, — но все-таки пришлось. Ничего не поделаешь.

— Вы не скажете, на какие деньги жил Валерий? Он ведь не работал…

— Так он же писатель! — удивилась она.

— Из чего вы это заключили?

— У него вырезки из газет, вообще читал свои стихи… — она посмотрела на меня с замешательством.

Неужели у балерины на пенсии только теперь мелькнула мысль, что Валерий Залесскии больше мечтал о литературной карьере, чем имел какие-то достижения па этом поприще? Три-четыре стихотворения, опубликованных в вечерней газете, несколько статеек. Вот и весь писатель.

— Мы даже были с ним как-то в Доме литераторов, — сказала она. — Там сидели известные поэты…

— За одним с вами столом?

— Конечно. Валерий меня познакомил с одним. Печатается в «Юности».

— И все-таки вы не ответили на мои вопрос. Деньги у него водились?

— Были, конечно.

— Много?

— Не знаю. Гостей как-то не принято об этом спрашивать.

Итак, Палий хотела меня убедить, что Залесский жил в её доме только как посторонний. Почти полгода. Многова

— Сколько он жил в вашей квартире?

— Я уже не помню, — нехотя ответила она.

— День, два? Может, месяц или больше того?

— Ну, что-то больше трех месяцев…

— И ночевал только здесь?

Ирина Давыдовна состроила стыдливую гримаску:

— Мне кажется, задавать подобные вопросы не очень тактично.

— Понимаете, Ирина Давыдовна, мы — вроде врачей.

Только болезни, которыми мы занимаемся, социальные…

— В таком случае вы ошиблись адресом, — сказала она улыбнувшись.

— Речь идёт не о вас. Об одной трагической истории… — Гжвшая балерина посмотрела на меня с испугом. — В неё попал и ваш знакомый.

Я замолчал. Ждал вопроса. И он последовал,

— Он… Залесский жив? — тихо спросила Палий.

— Здоров и невредим.

Она задумалась.

— А вы любите поэзию?

— Что? — не поняла Ирина Дааыдовна. — До нашего знакомства не очень. Но Валерий так умел говорить, читать из любимых поэтов…

— Кого?

— Вознесенского, Евтушенко… — Она зажмурила глаза, силясь вспомнить ещё фамилии. — Он, в общем, знал бездну отрывков. — Палии вздохнула. — Эрудит.

— Долго вы общались в Одессе?

— Дней пять. — Ирина Давыдовна грустно улыбнулась.

Наверное, воспоминаниям.

— Он вас знакомил со своими приятелями, друзьями?

— Что вы! В Одессе он тосковал. Она ему не нравилась.

Тянуло в столицу, поближе к самому Олимпу, как он выражался. Мы вместе загорали, ходили в кафе, ресторан…

Интересно, кто платил?

— Никого с ним рядом не видели?

— Совершенно. А потом я уехала. Он стал писать. Почти каждую неделю. Ко дню рождения я получила от него телеграмму в стихах. Целую поэму. Правда, трогательно? Ведь женщина всегда чувствует наверняка, что испытывает к ней мужчина. — Она улыбнулась уголком губ. — Он был влюблён. Искренне, вдохновенно… Вы, наверное, не знаете, есть такое выражение в музыке — форте, приподнято, восторженно…

— Фортиссимо[2], — спокойно сказал я.

— О, значит, вы меня понимаете… Прекрасно понимаете, что только такое вдохновенное чувство может тронуть.

— Он писал, рассказывал о своей прежней жизни?

— Да, конечно. О своих исканиях, неудовлетворённости. Мне казалось, он хочет сделать нечто действительно большое, стоящее. Ему был узок мир такого города, как Одесса, в сущности очень провинциального. И что скрывать, торгашеского. Как он ненавидел эту жажду денег, по его выражению, объевшихся, тупых людишек, которые любят только жрать да хапать… Во мне Валерий видел человека из другого мира. Москва, настоящее искусство… Театры, музеи, круг интересных людей…

Я готов был поклясться, все это говорил ей он сам.

— Ирина Давыдовна, а не говорил ли вам Валерий, что у него рос сын? — спросил я, когда она сделала небольшую паузу.

Палий словно споткнулась:

— У Валерия?

— Да, у него. Сын. У его однокурсницы, женщины, которую он бросил одну, живущую без атца и матери, совсем ещё неопытную, материально не обеспеченную… — Мои слова, намеренно сухие и жёсткие, как пули, разбивали разноцветные шарики её фантазии (или заблуждения, я не знал).

— Я этого не знала.

— А если бы знали?

— Если вы когда-нибудь испытали, что такое настоящая любовь, вряд ли задали бы такой вопрос…

— Возможно… Давайте теперь вернёмся к тому, с чего я начал. Вы знали людей, с которыми он общался здесь, в Москве?

— Мои приятели и знакомые. Все моё.

Отличное признание. Все моё…

— Ни единого своего друга? — я сделал ударение на слове «своего».

— Если не считать шапочных знакомых в Доме литераторов.

Да, Иван Васильевич оказался пророком. Попытки выйти на Генриха через приятельницу Залесского не увенчались успехом.

— Залесский безотлучно находился в городе?

— Я не имела права его держать.

— Уезжал?

— Раза два-три. В командировку от какой-то центральной газеты. Привёз однажды подарок из Гусь-Хрустального. Вазочку. Ирония судьбы. Стала мыть её горячей водой — распалась на части, по граням.

— Когда он уехал совсем?

— Под самый Новый год.

По времени выходит, от Палий — сразу в Вышегодск, к Ане…

— А почему?

Ирина Давыдовна пожала плечами:

— Трудно сказать… Но я этого ожидала. Видите ли, и моем положении — тогда ещё не прошло и года, как я похоронила мужа, замечу, видного учёного, прекрасного человека, — нельзя было согласиться на брак…

— Он предлагал?

— Да, но при условии, что мы бросим все, — она показала на обстановку вокруг. — Может быть, даже на Север…