Читать книгу "Женское лицо СМЕРШа - Анатолий Терещенко"

А ещё Виктор Павлович поверил в мысль, что когда-то придет время и будет правый суд над мерзавцами-политиками, допустившими столичное позорище расстрелом Парламента с танковых орудий и горами трупов в черных целлофановых пакетах, вывозимых из сгоревшего парламента самосвалами на баржи. По слухам, они ночами причаливали к набережной, и в трюмы ссыпались убиенные властью неповинные граждане.

Как не вспомнить великого Грибоедова, устами грубияна Чацкого, сказавшего:

Где, укажите нам, отечества сыны,

Которых мы могли принять за образцы?

Не эти ли — грабительством богаты…

«Те, кто затеял, не были «отечества сыны», они думали лишь о корытах, о карманах, о корысти! — размышлял Малоземов. — Быть им проклинаемыми людьми во время жизни и после смерти».

* * *

Зинаида Сергеева жила в Москве у сына Петра — доцента авиационного института и его жены Дарьи Ивановной — учительницы средней школы. Внук Олег заканчивал среднюю школу.

Ветеран войны тоже восприняла расстрел Парламента как очередную ельцинскую загогулину, отмеченную кровью, калеками и трупами.

Скучно было сидеть дома одной, и она напросилась в гости к Лиде и Виктору. Позвонила в Крюково, ставшем Зеленоградом.

— Лида, это ты? Зина тебя беспокоит. Как вы там живете, зеленоградские москвичи? — представилась таким образом Зина Журавлева.

— Откуда тебе известно, что у нас столичная прописка?

— Весь мир уже знает, а ты у меня спрашиваешь, — заметила подруга. — Хочу вас проведать. Когда можно?

— Да хоть сейчас, мы как пионеры, готовы всегда. Хочешь, завтра?

— Во сколько?

— К обеду — полудню.

— Непременно буду.

Утром умылась, перекусила бутербродом с чашечкой кофе, оделась, зашла в магазин, купила небольшой торт и поплелась к станции метро, чтобы попасть на Ленинградский вокзал.

По ветеранскому удостоверению получила бесплатный билет, чему была искренне рада и благодарна нынешнему руководству страны за социальную заботу о стариках.

Машинист объявил конечный пункт доставки пассажиров электрички с перечислением остановок, — Рижская, Останкино, Петровско-Разумовское, Моссельмаш, Ховрино, Левобережье, Химки, Планерная, Новоподрезково, Подрезково, Сходня, Фирсановка, Малино и, наконец, Крюково (Зеленоград). Какие знакомые и дорогие с детства места. Защемило в сердце от воспоминаний довоенных и послевоенных поездок в Москву в пору студенческой юности и после возвращения с фронта, когда она с мужем приезжали к матери и на могилу к отцу.

Сейчас в Крюково остались только родительские могилы на одном из местных кладбищ под названием «Рожки», да приблизительное место стояния отчего дома. Все застроено многоэтажными корпусами, поэтому трудно ориентироваться в каменных джунглях.

Рядом и напротив сидела щебечущая молодежь, опутанная черными и белыми проводами с наушниками в ушах. Одни что-то молча слушали, наверное, явно не новости, а музыкальные мелодии. Это она определила по чмоканьям губами и как у хасид кивками головы в такт любимых мелодий. Другие с остервенением щелкали по клавиатуре мобильников, увлеченно играя с виртуальным противником. Третьи ржали, рассказывая очевидно смешные истории.

— Чего бабка загрустила? — обратился один юнец, сидевший напротив, на уставившуюся в окно Зинаиду Сергеевну.

— А чему радоваться? Годы жмут, сгибают, выпивают жизненные соки. Печать времени — самая неизгладимая печать.

— Фу, какой пессимизм! — аппетитно жуя жвачку, заключил визави. Малость отвлекшись вопросом, он снова начал по-лошадиному кивать головой, в такт музыки, бьющей по ушам из наушников. Звук был, очевидно, приличный, потому что даже страдающая остротой слуха Зинаида Сергеевна улавливала музыкальные брызги, вылетающие из неплотно прижатых черным оголовьем огромных наушников.

Она посмотрела по сторонам — почти у каждого пассажира что-то торчало в ушах. «Это мода, — заключила она. — И ничего с ней не поделаешь. Молодежь первая улавливает ее. Конечно, удобно, мобильно, доступно включить и слушать то, что тебе нравится. Но главное, что слушать? От этого зависит развитие человека как личности. У них теперь самостоятельные ценности. Боюсь, что эти ценности нам навязываются извне, а там не все так однозначно. У многих из молодых, я замечала, морщины на сердце появляются раньше, чем на лице. Ах, время, время! Молодость — это предисловие к жизни, а старость — послесловие, поэтому наше поколение, третье уже из прошлого, не может быть похоже на современное. Старость подобна сему, что уменьшается, молодость — всему, что нарастает. Им расти и строить, но что строить?!»

Ей казалось, что пассажиры вагона, за малым исключением, живут какой-то ей неведомой жизнью, которую ей не понять ни умом, ни сердцем. И в то же время судьбы у людей иногда совершают неожиданные повороты. С годами одни молодые люди постепенно исчерпывают себя, а другие себя обретают.

По вагону прошла торговка водой и пивом. Ребята — и парни, и девчонки — с удовольствием стали сосать из горла этот хмельной напиток. Потом в Химках стайка молодежи вспорхнула и с гиком бросилась к выходу, побросав стеклянную тару под вагонные лавки.

«Вот он результат воспитания через наушники, — подумала пожилая женщина. — Хотя, чего брюзжать, и в наше время хамья было много и разного. Так уж заведено природой: дети разрушают, юность бунтует, зрелость созидает, старость хранит. Каждый из них пройдет по ступеням этой лестницы».

В раздумьях, воспоминаниях и созерцаниях людей на остановках маршрута следования электрички она не заметила, как оказалась на конечной станции.

Держа в левой руке коробку с тортом, а правой опираясь на тросточку, она медленно направилась к выходу. На перроне ее встречали Лида и Виктор. Она обрадовалась такому вниманию.

— Ой, Зиночка, доплелась?! — крикнула Лида и бросилась к гостье. Виктор элегантно взял ее под руку, а его супруга взяла сумочку с ношей.

— Зеленоград поглотил наше Крюково? — констатировала Зинаида Сергеевна.

— Ничего от детства не осталось, — вторила ей подруга.

Спустившись по ступенькам и сев в автобус, они быстро добрались до дома Малоземовых.

— Вот осколок старого Крюкова. Дом старый, довоенной постройки. Осталось печное отопление, но газ был тоже проведен, — поясняла Лида.

За калиткой залаяла собака.

— Пальма, Пальмочка, — это мы, успокойся, — нежно обратился к собаке Виктор Павлович. Она замолчала и нехотя полезла в аккуратно сделанную хозяином в виде теремка будку.

Через полчаса все трое — гостья и хозяева — сидели за круглым старомодным столом, невесть, как сохранившемся в доме. Сидели в достаточно удобных плетенных из лозы креслах. Говорили сначала о пустяках, как обычно говорят друзья после долгой разлуки. Потом разговор вошел в тематическое русло. А о чем можно было говорить в то время после кровавого шабаша в Москве — только о расстреле мирных граждан у стен парламентского Белого дома и Останкино.