Читать книгу "Чистилище. Книга 1. Вирус - Валентин Бадрак"

– Мне так хотелось увидеть все это, – она сделала выразительный, охватывающий пространство, жест руками, – эти великолепные соборы с блестящими куполами, большие улицы с неиссякаемыми потоками машин, я мечтала увидеть озорные летние фонтаны и фантастическую новогоднюю елку на Майдане…

Жуть, думал Лантаров наблюдая. Когда она говорила, то мечтательно улыбалась – так же естественно, как плакала в коридоре института. Да она просто все видит с иного угла, все – по-другому! Какой неожиданный параллакс, будто отражение маяка в ночной глади успокоившегося моря. А он ненавидел пыльные, пропитанные гарью, улицы, смеялся над елкой с ее примитивными украшениями, и фонтаны его не волновали. Соборы же были привычной картинкой города, он попросту не обращал на них внимания.

– А почему именно журналистика? – Очевидно, вопрос был глупым. Но ему снова и снова хотелось вызывать изнури ее свет, он играл роль фокусника, только фокусы предназначались не публике, а самому себе.

– О, я давно мечтала быть журналисткой! Это же просто чудо, потому что когда пишешь информацию, статью или репортаж – создаешь целый мир. Но… – Полина запнулась и закашлялась. – Но без образования путь у меня был единственный – любым возможным способом уцепиться за любую редакцию. Редакция агентства УНИАН была тринадцатым по счету офисом, куда я попала. Просто случайно повезло – был разгар лета, не хватало наборщиц, как и журналистов. И меня взяли на месяц без оплаты работы – как бы посмотреть, чему я смогу научиться за месяц.

– Трудно было?

– Да, пожалуй, то был самый трудный месяц. Но и, может быть, самый интересный. Хватало энергии, чтобы днем учиться быстро набирать тексты, а по ночам я наблюдала за городом, изучала его…

– Не страшно было?

– Нет, – она улыбнулась, – всегда находились отзывчивые люди… как вот ты… – При этих словах что-то внутри Лантарова вспыхнуло, ему передался ее внутренний свет. – Попадались разные люди, я очень легко схожусь, но как-то интуитивно распознаю хороших людей…

Он кое-что рассказал о себе, зачем-то сообщив о помощи отца в поступлении, вспомнив беспокойную работу в компании «Стелс-Инфо» и совсем немного сказав об автомобильном бизнесе. Он поймал себя на мысли, что постоянно сравнивает это неискушенное создание с Вероникой, и поражался. Они были несопоставимы, просто сущности с разных планет. Непересекающиеся миры. И подытожил: они никогда не могли бы встретиться в реальной жизни. Просто не может непорочность встретиться с неуемным пороком. И потому наблюдать за ней было забавно.

Теперь едва ли не впервые Лантаров вспоминал о Веронике без наслаждения, без повторного переживания. Чем больше он сближался с ней, тем большим чутьем стал обладать. С некоторых пор он чувствовал, что превратился в прозорливого эротического экстрасенса. Когда его взгляд случайно натыкался на какую-нибудь обладательницу заманчивых форм или порой обоняние фиксировало проходящую мимо красотку по ее шлейфу благоухания, он спокойно говорил себе: «Ты ведь хорошо знаешь, что эта ровным счетом ничего не значит». А в иной невзрачной особе он тотчас телепатическим сканированием определял сладкоголосого демона, способного на все. Стремительно растущий опыт убеждал его в наличии странных метаморфоз: волнующие линии отменных фигур и рельефно-аппетитные линии женских тел совершенно не гарантировали необходимой ему сексуальной отрешенности. Жажда страсти и любви стала атавизмом в вечном поиске повального выброса адреналина. Кокетливые девицы, игриво стреляющие глазами, роскошные дамочки, как и их полная противоположность – добродетельные интеллектуалки, – чаще всего оказывались скучными, зажатыми или, что еще хуже, носительницами каких-либо мрачноватых принципов или комплексов. На вызывающий поступок в тайной жизни были способны лишь очень немногие рисковые амазонки. Удивительно, что в жизни они часто казались невзрачными, тщательно замаскированными социальными табу или статусными атрибутами. Эти безупречно изучили свойства мимикрии! Порой они кажутся преувеличенно отстраненными, несколько холодноватыми снаружи. Они оценивают мужчин исподволь, неуловимыми, неприметными, профессионально скользящими взглядами. Иногда они ищут такого же пламени, но этот поиск оказывается настолько скрытым от подавляющего большинства неуклюжих потомков Адама до того самого знаменательного момента, когда женщина решится сыграть собственную, наполненную разнузданным пороком игру. И Лантаров освоил мастерство распознавания таких женщин по взгляду, ведь только в глазах можно было найти отражение темного студенистого дна и волнующей готовности туда опуститься. И порой он пускался в головокружительные вояжи, как в короткие командировки, но снова неизменно возвращался на трубный зов Вероники.

Но все это ничего бы не значило, если бы он не стал замечать, что его отношение к интимному акту изменилось в корне – ему не хотелось тех постных постельных сцен, которыми обычно обозначают любовные отношения двоих. Он жаждал большего обладания, перерастающего в насилие, он жаждал власти, агрессии и непредсказуемости, и лучше всего – в рамках какого-нибудь замысловатого треугольника или… многоугольника. Даже отношение к наблюдению за актом любви изменилось в корне – он уже не мог, как прежде, с наслаждением наблюдать за сплетением здоровых молодых тел. Особое удовольствие приносило лишь точное знание, что у него получится лучше, жестче, ослепительнее. Его бесило, если вдруг он раньше Глеба выходил из игры, вынужденно оказываясь наблюдателем финиша. Вообще, видя Глеба и Веронику, он ревниво сравнивал, так же ли она благосклонна к нему, как к его сопредельнику, или выказывает второму партнеру больше предпочтения. Втайне он вынужден был признать: чем больше жизнь превращалась в непрерывную, бессрочную оргию, тем чаще возникали разочарования. Он заболевал, улавливая безотчетную, колющую в сердце отчужденность Вероники, несмотря на ее будто бы необъятное влечение. Его лихорадило от одной мысли, что Глеб во время их совместной встречи получит хотя бы на грамм больше внимания, чем он. Именно внимания, а не удовольствия, которое он, находясь с Вероникой и Глебом, легко мог получить сам в любом количестве. Эти мысли стали проявляться как наваждение. Действительно, физическое удовольствие само по себе оказалось отброшенным на задворки восприятия, хотя вроде бы из-за него и собирались они для перепахивающих сознание экспериментов. На первом плане оставалась мучительная ревность, непрестанное сравнение и связанные с этим страдания. Со временем ему стало не важно, получил ли он сам физическое наслаждение. Ключевым было то, чтобы он оставался лучшим, чтобы в необъявленном состязании он всегда побеждал.

Лантаров не знал, что думает об этом Глеб и думает ли вообще. Он затаился в норке своих переживаний и перестал обсуждать с партнером свои ощущения. Перестал он говорить об этом и с Вероникой. У него наметился другой план: охваченный болезненной одержимостью, он стал плести тлетворную паутину. Он решил, что должен совершить какой-то крамольный, исключительно скабрезный по отношению к Веронике поступок. Покрыть ее козырь созданным ею же тузом. Все, исключительно все, что происходило между ними, доселе режиссировалось Вероникой. Ни он, ни Глеб никогда ей не перечили – впрочем, она ведь не приказывала, только просила, – а разве можно отказать такой? Тем более, что просьба Вероники действовала лишь до ее сумасшедших трансов – дальше рабы превращались в мучителей. Но все равно они играли по ее правилам. Да, в итоге все ее необузданные желания цепной реакцией передавались им, вулканы ревели и бешено извергались потоками лавы по мановению ее волшебной палочки.