Читать книгу "HOHMO SAPIENS. Записки пьющего провинциала - Владимир Глейзер"

— Да это — родина моя! — приврал я во спасение. — Жил там с отцом в пятидесятые, он главным инженером МТС был. Глейзер его фамилия.

— Мужики! — заорал шафер. — Да сват — земляк наш, он самого Мироныча сын родной, а жених — внук! Ура!

Так что все хорошо, что хорошо кончается.

В случае с моим детством было наоборот. Убедившись в устойчивости симбиоза пьющего папаши и непьющего пока еще сынка, мамка настучала маме, и та под угрозой неминуемого развода отозвала главного инженера МТС с вверенного ему партией и правительством поста. Но партия не могла не бороться с нарушителями своего устава и исключила в первый раз верного ленинца Глейзера В. М. из своих рядов «за развал Галаховской МТС», которая уже два года занимала первое место в социалистическом соревновании этих колхозных уебищ.

Обрадованный неправедной формулировкой лишенец нагло поехал в ЦК, как-то пробился в комитет партийного контроля, и сам тов. Шверник Н. М. заменил ему на первый раз изгнание из рядов на строгий выговор с предупреждением. О чем предупреждение, в копии протокола не было, и обнадеженный сын конфискованного агронома расслабился!

Оттепель-то прошла, да озимые еще не взопрели! Чудом протоптав дорожку к тов. Швернику, он не замел ее, как и положено неуловимому ковбою Джо, а через неделю приперся в Комитет партийного контроля с наглым заявлением о «возвращении ему на законных основаниях отцовой дачи, реквизированной с нарушениями в военное время финской войны».

Вот тут скверного ленинца выкинули из ордена меченосцев второй раз и окончательно с бесповоротной формулировкой «за аморальность в быту и попытку хозяйственного обрастания»!

Несостоявшийся наследник всех своих родных крепко запил и получил первый инфаркт.

Лежа недвижно в постели, неунывающий остроумец шутил:

— Коммунизм — это советская власть плюс конфискация всей страны!

Инфаркт номер два имел производственную подоплеку. Работая беспартийным главным конструктором в оборонном подмосковном НИИ, отец состоял членом закупочной комиссии своего министерства. И использовал служебное положение в корыстных целях: обеспечивал валютные поставки современного оборудования на родное предприятие.

Доллар стоил шестьдесят копеек, денег оборонщики не считали вовсе, за небольшие взятки в виде западного ширпотреба отечественные чиновники не покупались только что за дерьмо. Без упаковки. Поэтому привоз из заграницы японского обрабатывающего центра (а именно его выбил для НИИ беспартийный коммунист) стоимостью в пять миллионов долларов был для отца событием эпохальным. Чем он и гордился в кабинете директора в то время, когда в заводском дворе, прямо под окнами шла разгрузка. Как только он закончил восторженный автопанегирик и выглянул в окно, его и хватил удар.

В огромном станке была единственная выступающая крюком часть — мозг всего устройства, девять десятых его стоимости, на котором огромными буквами на всех языках, включая русский и суахили, было написано «Не трогать руками без инструктора!».

Так вот, именно за этот крюк пьяные такелажники и зацепили многотонный станок, сгружая его с платформы подъемным краном!

Папашу отправили в больницу, а японское чудо — на свалку. Отца модернизации, хорошо или плохо, через два месяца восстановили, а его детище разобрали до основания на блестящие безделушки местные умельцы.

Отец с тех пор пил водку вместе с нитроглицерином. Точнее не водку, а слегка разбавленный заводской спирт повышенной очистки, о котором у меня самые лучшие воспоминания. Вообще, на оборонных предприятиях много что повышенно очищали.

Однажды я явился в гости к родителям издалека и за полночь, маму мы не стали беспокоить, нарезали колбаски, достали разнообразные банки с солениями из овощей, которые отец как потомственный агроном любовно растил на своем огороде, и извлекли с верхней полки бутылку. Сомнений, что это оборонный спирт, ни у хозяина, ни у гостя не было, и мы вмазали по первой по граненому стакану. Жидкость оказалась крепкой, но какой-то безвкусной.

— Что это, папа? — в волнении спросил я.

— Чур, я первый! — заорал папаня и пулей бросился в сортир.

Мне осталась для опорожнения ванна, и ее почти хватило. Мы выпили, не успев закусить, чистого оборонного керосина, который маменька обменяла на спирт на том же заводе для своих хозяйственных целей, не меняя тару. Это чудодейственное средство очищает организм вплоть до пробок в ушах без всякого последующего вреда для здоровья. Перед употреблением можно не взбалтывать!

Последний раз мы выпивали с отцом, когда мамы уже не было, а папаня, переживший ее на пять лет, тяжело умирал от рака. Я приехал к нему под предлогом своего дня рождения, зная, что вижусь с ним в последний раз. Он лежал в постели, не вставая уже несколько дней. Но когда я вошел, с трудом поднялся для объятий и больше не лег, а прошел по стеночке на кухню и, улыбаясь в белые усы, встряхнул седой гривой:

— Спасибо, сынок, что приехал, а то выпить не с кем, боятся, что я за столом окочурюсь, трезвенники!

Я понял, что разговор идет о принципах, и я эти принципы уважал. Без всяких лишних слов мы достали спирт, разбавили его один к одному, достали традиционные соленья и выпили по рюмке.

— С днем рожденья, сынок!

— И тебя со мной, папа! Мы налили по второй.

— Неохота умирать — жить привык.

— Хорошая привычка, папа. Налили по третьей.

— А помнишь Арсентия, пасечника галаховского?

— Помню, а что?

— А то, мерзавец, что, когда я в омшаник на минуту с ним зашел, ты, пионер — всем ребятам пример, из моего стакана медовуху пробовал! Я заметил, да тебя пожалел и не выпорол.

— Еще не поздно, папа, было дело — виноват. Есть под рукой и ремень, и жопа!

— Да нет, не об этом я.

— А о чем? Что с Витем — все путем?

— Любил я вас всех, сына, вот о чем!

Через неделю его похоронили.

Давно уж мне пора о душе подумать, а я все пьянствую и балагурю.

Спасибо тебе, папуля, царство тебе небесное, за эстафетную палочку!