Читать книгу "Тайнопись - Михаил Гиголашвили"

В номере, заметив, что Ксава уже в сильном ажиотаже, я решил ему больше не подливать, зато с Дуней и Цветаной выпил на брудершафт.

Пошло еще веселее. Разгорячившись, пыша жаром, Дуня поменяла теплое джерси на просторный халат. Цветана, забыв надеть джинсы, бегала в узорных колготках, расстегнув кофту до пупа. Я остался в майке.

Ксава вдруг предложил играть в бутылочку. Нам с Цветаной это было ни к чему, и поэтому решили играть во что-нибудь другое, бодрое — водка требовала активности.

Готово! Мы в цирке! Объемистая Дуня выдувает губами тушь, дирижируя вилкой и ножом. Я лаю. Цветана, скинув кофту и потрясая изрядной грудью в мини-лифчике, прыгает через палочку, которую держит красный как рак академик, время от время выкрикивающий:

— Болгарские ученые кошки под управлением Свидригайлова! Особый номер! Детей удалить из зала! Оркестр — дробь!

Потом Дуня и Ксава решили станцевать вальс-бостон, но дама не удержала кавалера, и он с костяным стуком рухнул на пол. Перепугавшись, мы втащили его на кровать, основательно ощупали на предмет вывихов и переломов, причем Ксава блаженно улыбался с закрытыми глазами, бог знает о чем думая в этот момент. С трудом стащили с него желтые ботинки, укрыли одеялом. Дуня сказала, что будет спать на полу, не впервой, а мы с Цветаной отправились ко мне в номер.

Возле автомата за нами увязался вдребезги пьяный бородач. Его тоже носило по стенам, как при второй атаке айсберга. Он шел за нами по коридору и что-то блеял, пока я на повороте не поджег ему бороду зажигалкой. Запахло горелой человечиной. Он не знал, что делать: драться или тушиться. Кто-то плеснул ему на бороду пивом, желая загасить её. Какие-то люди растащили нас в стороны. Опаленный и облитый, бородач продолжал что-то вопить, но меня это уже не касалось — Цветана проворно затолкала меня в номер и захлопнула дверь.

10

Очнулся я ночью. Пусто. В мозгу прокатывались смутные предположения. Что с Ксавой?.. Где Цветана?.. Зачем пол усеян осколками?.. Почему болит плечо и обожжена рука?..

И страстно потянуло прочь от проклятых вопросов обратно в темноту. Недаром я никак не желал вылезать на этот свет: агония рождения длилась сутки и завершилась щипцами акушера, насильно вырвавшими меня из горячей нирваны в злой морозный мир. Зачем?.. Софокл был не дурак, сказавши: «Высшее счастье быть нерожденным, но если родился — живи!» Вот и результат: надо жить.

Постепенно стало доходить, где я. Вторая постель смята. Цветана?.. Сбежала?.. Кто тогда смял вторую постель?.. Смутно всплыла драка в коридоре, запах горелого волоса, стекавшее с бороды пиво… Покопавшись в тумбочке, нашел список гостиничных телефонов. Позвонил Цветане.

Она сонно отозвалась:

— Алло!

— Где ты? Почему ты бросила меня?

— Кто? Аз недавна ушла! — удивленно проснулась она.

— Как?.. Ты была здесь?.. — в свою очередь искренне изумился я. — И мы… это… были вместе?

— Ти какво, нищо не помниш?

— Как не помню? Всё помню, — спохватился я, однако не удержался от вопроса: — И… всё было хорошо?..

— И още как! Три часа ме клати без почивка! Краката не слушат…

— Краката? Каракатица? Раком? — удивился я странному слову.

— Не. Краката — ноги. Забодал. Рычка ме до смырти. Ти какво сериозно ли нищо не помниш? — уже обиженно воскликнула она.

— Шутка. Конечно, всё помню… — стал я озираться в поисках чего — нибудь похмеляющего — после столь утешительного известия можно было и принять. Но сила анестезии была удивительной: я ничего не помнил! Как будто только что родился, и виски еще ноют от цепких щипцов! — У тебя выпить нет ли чего? Вот у чешек всегда есть чешское пиво. Чешское пиво чешки чешет под частушки в чашку чушке, где плавают чекушки и ныряют сушки… — добавил я для ясности.

— Това на полски похоже: ша-ша-ша, шу-шу-шу, — засмеялась она. — Имам бальзам за подарк на фрау Хоффман. Бехеровка.

«О, бехеровка, которой кончаются все конференции на свете!» — стал я оживать:

— Из Болгарии вообще-то ракию везут, а не бальзам. У всех болгар есть дяди и дедушки, которые живут в деревнях и гонят ракию… Ну да черт с ним. Что есть — то есть. Не помешало бы и пива из автомата, если гнусная брадатая тварь не вылакала весь автомат…

— Ти его едва не задуши.

— Так ему и надо. Я предупреждал эту настырную морду, что ты моя баба. Разве не так?

— Така. Така.

— А чем, кстати, с бородой закончилось?

— Аз те увела, его завлякоха в стаята…

— Кто завлёк? У кого стояло? — насторожился я.

— Ну, в номер завлекли. Хоффман даже не разобра дело.

— Плевать на Хоффман. Давай приходи. Или лучше я сам к тебе приду. Пусть дверь будет открыта, — сказал я, подумав, что так будет вернее (а ну, если настырный пивохлёб тоже очнулся, вышел из своей стояты и караулит её в коридоре или похмеляется около злосчастного автомата?)

— Моята врата е отворена за теб, — сказала она ласково.

Приятно слышать. Пока отворены врата и не закрыта последняя дверь, жизнь продолжается. А там видно (или не видно) будет. Счастье мертвых — ничего не знать. А счастье живых — жить и радоваться, пока жив.

… Поздно вечером в кельнском аэропорту я помогал академику оформлять билет. Цветана тоже хотела идти провожать, но, начав одеваться, поняла, что от головокружения и болей во всем теле ходить не в силах — «кракаты» не слушались. Она попросила передать в подарок академику бутылку «Бехеровки», до которой у нас, слава богу, руки не дошли.

— Боже, какой огромный жбан! Как я его потащу? — застонал академик при виде зеленого зелья.

— Не хотите — можно выбросить. Вон урна.

— Нет, зачем же… — начал запихивать он бутыль в свою сумку — котомку. — Любой подарок — от бога… К тому же бальзам этот наверняка целебен. Я буду давать его жене с чаем и малиной… Господи! Улечу ли я? Не будет ли дождя и молний? Не накажет ли стихия за разврат? — спрашивал он в пустоту, раскладывая на стойке палку, паспорт, портмоне, берет. — А билет? Билет где? — суетясь и ощупывая карманы, начал он панически озираться.

— Под паспортом, на стойке.

— Как всё нелепо на этом свете!.. А знаете, почему у нас так глупо всё закончилось вчера? — вдруг спросил он, забыв о билете.

— Почему глупо? Очень даже умно. И, главное, без полиции и морга обошлось.

— Потому что для настоящего, классического разврата необходим закон трех единств: места, времени и действа. Но чего-то всегда не хватает, а это уже выходит хромой реализм.

— А чего не хватало нам?.. У нас всё было: и место, и время, и действо, и девство… — отозвался я. — И вообще, посоветуйте, как с ними обходиться?

— С кем?

— С женщинами. С феминами.