Читать книгу "Секретная битва - Андрей Семенов"

— Вот и я не хочу об этом больше говорить, — успокоил его Головин.

— Кто вы? Откуда вам известно?..

— Про Стокгольм? — перебил Головин. — Работа у меня, знаете ли, такая. Все знать обо всех.

— Мне неприятно беседовать с анонимом, пусть даже в звании генерала. Вы можете представиться?

— Конечно. Я ваш друг. Зовите меня Филипп Ильич.

— Друг? — не поверил фон Гетц и повторил вопрос: — Кто вы?

— Ну, дорогой мой, если я вам назову свою должность, то меня, пожалуй, со службы турнут. Как вы думаете, в ваш тихий монастырь, который охраняет от справедливого возмездия советского народа целый батальон войск НКВД, пускают всякого генерала или через одного? Вам в вашем сегодняшнем положении достаточно знать то, что я не желаю вам зла и, может быть, желаю вам помочь. А если судить по тому, что я сейчас имею удовольствие видеть вас в добром здравии и беседовать с вами, то вы должны понять, что власти и полномочий у меня достаточно для того, чтобы определить всю вашу дальнейшую судьбу в советском плену. Уловили?

— Да, — кивнул Конрад. — Чем обязан вашему посещению?

— Вот это другой разговор, — удовлетворенно констатировал генерал. — Я хочу облегчить вашу участь.

— Мою участь? — не понял фон Гетц.

— Вашу. Поэтому, господин оберст-лейтенант, пожалуйста, подумайте хорошенько, прежде чем что-либо отвечать мне, тем более отвергать мои предложения. В этом лагере для вас, немцев, созданы курортные условия. Надеюсь, вы не думаете, что все пленные солдаты Германии и ее союзников содержатся у нас в таких же тепличных условиях?

— Нет, не думаю.

— Не забывайте также, что Советский Союз не подписывал Конвенцию о гуманном обращении с военнопленными. Поэтому если наша беседа закончится не так, как я планирую ее закончить, то в моей власти определить вас в такое место, где ваше выживание не будет являться обязательным. В конце концов, вы тоже не церемонитесь с пленными красноармейцами в Аушвице и Маутхаузене.

— Я понимаю вас, — обреченно вздохнул Конрад. — Я готов выслушать вас.

— Вот и отлично. Кстати, вот и наш чай. Свободен, — Головин глазами показал на дверь дневальному, принесшему два стакана горячего чая в мельхиоровых подстаканниках. — Угощайтесь, пожалуйста, господин оберст-лейтенант.

— Благодарю вас, — фон Гетц притянул к себе предложенный стакан. — Чем я могу быть вам полезен?

— Не напрягайтесь так. Я же сказал, что не желаю вам зла, — помягчел голосом Головин. — Я хотел только напомнить вам о том, что у меня в руках достаточно инструментов, чтобы принудить вас к сотрудничеству со мной, но я не хочу вас ни к чему принуждать.

— А чего же вы хотите?

— Я хочу вам предельно откровенно рассказать о том, чего жду от вас.

— И чего же вы от меня ждете? — усмехнулся фон Гетц. — Что я стану подслушивать разговоры своих товарищей и доносить вам о настроениях среди пленных?

— Зачем? — улыбнулся Головин. — Во-первых, мне это совершенно неинтересно, пусть этим занимается администрация лагеря, а во-вторых, у администрации и без вас среди ваших товарищей, как вы их называете, достаточно добровольных помощников.

— Вы хотите настроить меня против моих соотечественников, посеяв зерна подозрения?

— Напротив. Я хочу уберечь вас от неосторожных высказываний, которые могут впоследствии сильно повредить вам. Примите во внимание, что суда над вами еще не было. Сроки наказания никому из вас еще не определены. Пленные, признанные виновными в совершении военных преступлений, получат на полную катушку, а по советским законам это двадцать пять лет. Не думаю, что вам было бы в радость целых четверть века пользоваться гостеприимством советского правительства.

— Я не совершал воинских преступлений, — отрезал фон Гетц. — Я воевал, выполняя приказ.

— Вот как? — неподдельно изумился Головин. — А Герника? Вы ведь, кажется, свой боевой счет открыли в Испании.

— Гернику бомбили «юнкерсы», а я летал на «мессершмитте».

— Ага, — согласно кивнул Головин. — В «мессершмиттах» сидели доблестные пилоты люфтваффе, эдакие рыцари без страха и упрека, а «юнкерсами» управляли головорезы из СС. Нет уж, дружок, за Гернику тебе придется ответить. И за Смоленск. И за Москву. Уловил?

Фон Гетц опустил голову. Беседа, насторожившая его с самого начала, нравилась ему чем дальше, тем меньше. От этого лысого генерала можно ожидать любой пакости, впрочем, как и от всех русских вообще.

— Есть, правда, другой вариант, — голос Головина снова стал мягким.

— Продолжайте, — не поднимая головы, откликнулся фон Гетц.

— Вам незачем выходить на трибунал. И в моей власти сделать так, что вас не осудят.

— Не осудят? Вы что, меня в рукав спрячете?!

— Зачем? Просто вы растворитесь точно так же, как растворились в Стокгольме. В наших лагерях умирает довольно немцев. Одного из них, самого подходящего, похоронят по вашим документам, а вы продолжите жить под другим именем. Вам оно уже как-то не впервой.

Головин хитро подмигнул оберст-лейтенанту как старому приятелю, чьи маленькие грешки ему известны.

— Так что, господин оберст-лейтенант, вам самому решать, сотрудничать со мной и избежать заслуженного наказания, которое вам непременно назначит суровый советский суд, или честно пойти под трибунал вместе со своими товарищами и получить полновесный четвертак. Я только не гарантирую, что после приговора вы будете продолжать сибаритствовать в этой усадьбе, а не поедете на урановые рудники.

— Что я должен делать? — обреченно вздохнул Конрад.

— Вот это другое дело, — похвалил Головин. — И не надо так скорбеть. Уловили? Ничего страшного или того, что противоречит вашим убеждениям, я вам не предложу.

— А чем я могу быть для вас полезен тут, в лагере?

— Успокойтесь, я не предложу вам стать моим осведомителем. Их и без вас хватает. Кроме того, вы же не хотите всю жизнь оставаться в этом лагере, как бы хорошо вас тут ни кормили, ведь так?

— Так, но я не вижу иного способа выбраться отсюда, кроме побега. А куда мне бежать? Лагерь находится в самом центре чужой и враждебной страны.

— А кто говорил о побеге? Выкиньте эту глупую мысль из головы. Не хватало еще, чтобы вас застрелил конвой, когда вы станете перелезать через забор. Для начала я предлагаю вам договориться о том, что вы, во-первых, не станете совершать глупости и не предпримете ничего, не посоветовавшись со мной, а во-вторых, будете слепо доверять мне. Даю вам честное слово, что не желаю вам зла. И уж тем более я не заинтересован в вашей героической гибели.

— Мне ничего другого не остается, как положиться на ваше честное слово и полностью довериться вам.

— Правильно, — утвердительно кивнул Головин. — А я постараюсь, чтобы ваше здоровье не стало хуже, пока вы находитесь по эту сторону фронта.