Читать книгу "Пресс-папье - Стивен Фрай"

Интересно было бы узнать, что именно сочтет история преступлением худшим – попытку отдельного человека поиметь отдельного дельфина или то, что мы годами успешно проделываем со всеми животными видами сразу.

Вот, например, моя бабушка

Не удивительно ли, что привычки, характер и даже патологические особенности целого народа способны меняться на протяжении жизни всего одного поколения? Еще совсем недавно мужчины носили шляпы и курили. Это было едва ли не правилом. Посмотрите документальные съемки какого угодно скопления публики, от Аскота до предвыборного митинга, и вы увидите мужчин в головных уборах всевозможных родов, прогуливающихся и беседующих, сжимая в пальцах сигареты. Над залами театров, кинотеатров и мюзик-холлов вечно висело облако голубоватого дыма. При получении хорошей новости шляпы подбрасывались в воздух, а уж какая свалка желающих заполучить свою вещь обратно возникала после этого мгновенного порыва, я и вообразить не могу. Головные уборы и курительные принадлежности имели распространение столь широкое, что ни один уважающий себя актер не вышел бы на сцену, не освоив предварительно манипуляций со шляпой и куревом. Великий мастер У. К. Филд проделывал с канотье, сигарой и тростью такое, что зритель невольно вспоминал о Моцарте с его виртуозным владением четвертными нотами, альтерациями и первым попавшимся под руку скрипичным ключом.

У меня была когда-то двоюродная бабушка – ныне ее, увы, призвал к себе Господь, – которую я старался навещать так часто, как мог. И всякий раз, как я пересекал ее порог, она усаживала меня в кресло и подталкивала поближе ко мне серебряную шкатулочку, содержавшую кучку сигарет, произведенных несчетные годы назад.

– Нет, право же, тетя, не стоит, – протестовал я.

– Вздор и ерунда, – отвечала она (в Бетси всегда ощущалось нечто от бабушки Дэвида Копперфилда). – Я люблю смотреть, как мужчины курят.

И мне приходилось брать одну из этих чудовищно выдохшихся сигарет и выкуривать ее, а тетя Бетси наблюдала за мной, удовлетворенно кивая. Все происходило так, как ему и следовало происходить: бабушка потягивала херес, я курил. Сама она не курила никогда, подозреваю, что ее девяностолетние легкие, если бы у них имелся выбор, предпочли бы, чтобы я воздерживался от выдувания струй дыма в ее направлении, однако соблюдение условностей было для бабушки всем.

Ныне условности подталкивают нас в направлении прямо противоположном. И заметнее всего это в театрах. Существует множество пьес, в особенности это касается тех, что написаны с начала века до 70-х годов, в которых без сигарет обойтись попросту невозможно. Ноэль Кауард, похоже, вводил их в стратегически рассчитанные моменты действия с тем, чтобы доставить радость и удовольствие самому себе как актеру.

Нет на свете ничего более приятного, чем играть в пьесе, все действие которой не покидает гостиной. Те бедолаги, которым приходится работать в наших великих, субсидируемых государством театральных компаниях, вынуждены исполнять роли, в коих легитимные перекуры отсутствуют, играть их в условных декорациях, затянутыми в кожу и нередко (это мой личный ночной кошмар) с голыми по плечи руками. Римские приветствия – поднятыми над головой перекрещенными руками, – каковыми актеры Королевской Шекспировской компании вынуждены обмениваться всякий раз, как они выступают на сцену, разглагольствуя о том, что на севере скапливаются силы могучего Цезаря, – это та самая причина, по которой я всегда сторонился великих классических ролей. Она, плюс отсутствие икр, способных подолгу сносить тяжесть таза. Приглядевшись к последнему предложению, я начал гадать, что извлечет из него, порывшись в словаре, изучающий наш язык иностранец. «Не существует икры, которая может подолгу сохранять свою свежесть в тяжелых условиях таза с водой» – скорее всего, какую-нибудь околесицу в этом роде.

И все же. Кауард, Моэм, Рэттиган, Ортон, Пинтер, Осборн, Грей и Стоппард – все они вставляли в свои пьесы сигареты. А что происходит сегодня после того, как актер закуривает на сцене? Спустя пикосекунду, еще до того, как дым успевает добраться до его легких, не говоря уж о легких тех, кто его окружает, десятки людей разражаются в зале громким, неодобрительным кашлем, словно говоря: как вы смеете, неужели вам не известно, что мой доктор официально уведомил меня о том, что я страдаю аллергией на дым? Это те же самые люди, которые, родись они поколением раньше, сидели бы себе в общественных местах, окутанные клубами дыма, и ни о каком кашле даже не помышляли. Теперь же они захлебываются, точно буйвол, сию минуту узнавший, что ему наставили рога, от гнева, едва завидев то, что на самом-то деле представляет собой травяную сигаретку, поскольку и актеры ныне воздерживаются от курения. Вот вам новая условность.

При наличии антитабачного лобби, которое самым серьезным образом пытается заставить Голливуд вырезать из старых фильмов сцены с курением (представьте себе «Касабланку» или «Мальтийского сокола» без сигарет), и общего, вне всяких сомнений похвального запрета на курение в общественных местах остается только гадать, скоро ли сигареты начнут вычеркивать и из пьес. Мы смотрим на выдуманных персонажей, которые убивают своих жен, растрачивают деньги своих работодателей и носят пугающего покроя костюмы, – и никто не протестует. Однако стоит одному из них появиться на экране или на сцене со свисающей с губы сигаретой – и больше вы его никогда не увидите.

Вздор, сказала бы моя бабушка. Вздор и бредятина.

Такси!

Снимаясь год назад в каком-то из эпизодов «Дживса и Вустера», я лениво перелистывал один из старых журналов, разложенных реквизиторами по съемочной площадке для воссоздания подлинной обстановки времени, в коем разворачивается действие фильма. И меня вдруг необъяснимым образом развеселила карикатура, напечатанная в номере «Панча» от 1934 года. Она изображала мужчину, который заскакивает в такси, крича водителю: «Королевская школа вязания – и гоните во весь дух!»

Я вспомнил о ней на этой неделе, когда тащился по лондонской Марилебон-роуд, напевая себе под нос песенку Коула Портера и пытаясь стоически воспринимать чудовищный хвост машин, в котором моя увязла бесповоротно. Мир моих грез был разрушен, а ноты каверзной средней части «В спокойствии ночи» примерзли к моим губам, когда задняя дверца машины распахнулась и на заднее же сиденье опустился мужчина, произнесший: «Пимлико, да поскорее».

Положение было, как вы можете себе представить, довольно неловкое. Насколько я знаю, в «Руководстве по этикету» издательства «Дебретт» ситуации подобного рода не описаны. К тому же виноват был я сам. Дело в том, что по Лондону я разъезжаю в черном такси. Именно такая машина всегда была предметом моих желаний. Я понимаю, идея не самая свежая, первым набрел на нее прославленный финансист Нубар Гюльбенкян. «Эта машина может взять да и заработать шестипенсовик, – говаривал он. – Что бы он собой ни представлял». Рад сообщить вам, что со времен великого армянина замок рулевой колонки в машинах такси хуже ничем не стал. Правда, имели место другие, если перейти на жаргон каталогов с выставки образцов, «многочисленные усовершенствования»: теперь усилитель рулевого управления, автоматическое переключение передач и центральное управление дверными запорами устанавливаются в такси как нечто само собой разумеющееся. Во многих имеются даже электрические стеклоподъемники.