Читать книгу "Жизнь после жизни - Кейт Аткинсон"

В сонной деревушке на всех подоконниках стояли цветочные горшки с геранью. На берегу реки находился трактир, где можно было взять пиво и сытную телятину с лапшой. В письмах домой Урсула, разумеется, не упоминала про пиво: Сильви не смогла бы понять, что в Германии это в порядке вещей. А если бы и поняла, то осудила.

В конце концов пришло время двигаться дальше: им предстояло провести несколько дней в большом лагере для девочек и ночевать в палатках; Урсуле не хотелось покидать здешние места.

Накануне их отъезда в деревне устраивалась ярмарка, соединившая в себе сельскохозяйственную выставку и праздник урожая; для Урсулы многое осталось загадкой. («Для меня тоже, — призналась Клара. — Не забывай, я ведь горожанка».) Все женщины пришли в народных костюмах той местности; увешанный разнообразными венками домашний скот водили кругами по лугу, а потом награждали призами. Весь луг пестрел флагами со свастикой. Пиво лилось рекой, играл духовой оркестр. В центре соорудили большой помост, где юноши в кожаных штанах отплясывали под аккордеон танец Schuhplattler: они били в ладоши, притопывали в такт музыке и хлопали себя по бедрам и каблукам.

Клара только фыркала, а Урсула оценила их выучку. Она даже подумала, что не возражала бы поселиться в какой-нибудь альпийской деревушке. («Как Хайди»,{106} — написала она Памеле. Их переписка пошла на убыль: сестра не принимала новую Германию. Даже на расстоянии Памела была голосом ее совести, но ведь на расстоянии так просто быть совестливой.)

Аккордеонист занял место в оркестре, и начались танцы. Урсулу один за другим приглашали донельзя застенчивые деревенские парни, двигавшиеся какими-то рублеными движениями, за которыми она теперь угадывала довольно неуклюжий ритм три четверти, характерный для шуплаттера. Слегка захмелев от пива и плясок, Урсула не сразу сообразила, что к чему, когда перед ней возникла Клара, тянувшая за руку очень привлекательного молодого человека, явно не из местных.

— Смотри, кого я нашла!

— Кого? — спросила Урсула.

— Это нашего двоюродного брата троюродной сестры четвероюродный брат, — игриво завернула Клара. — Примерно так. Знакомься: Юрген Фукс.

— Просто троюродный брат, — улыбнулся он.

— Очень приятно, — выговорила Урсула.

Щелкнув каблуками, новый знакомый поцеловал ей ручку, и Урсула сразу вспомнила прекрасного принца из «Золушки».

— Это во мне говорит прусская кровь. — Он засмеялся, в точности как все Бреннеры.

— В наших жилах нет ни капли прусской крови, — сказала Клара.

Урсулу подкупила его улыбка, веселая и в то же время удивленная, и пронзительная синева глаз. Бесспорно, Юрген Фукс был очень хорош собой и напоминал смуглого, черноволосого Бенджамина Коула, только изображенного на фотонегативе.

Тодд и Фукс — это же пара лис. Неужто сама судьба вмешалась в ее жизнь?

Вероятно, доктор Келлет оценил бы такое совпадение.

«Как он красив!» — написала она Милли после той первой встречи. В голову лезли экзальтированные фразы из дешевых романов: «сердце зашлось», «дух захватывает». Не зря же она долгими ненастными вечерами читала книжки, взятые у Бриджет.

«Любовь с первого взгляда», — захлебывалась она в письме к Милли. Конечно, такие эмоции не следовало принимать за «настоящую» любовь (это чувство она будет когда-нибудь испытывать к своему ребенку); они лишь указывали на масштабы безумия. «Психоз на двоих, — ответила Милли. — Дивное ощущение».

«Наконец-то», — написала ей Памела.

«Основу брака составляют более устойчивые чувства», — предостерегала Сильви.

«Все время думаю о тебе, медвежонок, — признавался Хью. — Уж очень ты далеко».

Когда стемнело, через всю деревню прошло факельное шествие, а потом с башенок замка начали запускать фейерверки. Это было захватывающее зрелище.

— Wunderschön, nicht wahr?[54]— вопрошала Адельхайд, румяная от пламени факелов.

Да, соглашалась Урсула, великолепно.

Август 1939 года.

Цауэрберг. Волшебная гора.

— Aaw. Sie ist so niedlich.[55]— Щелк, щелк, щелк!

Ева обожала свою камеру «роллейфлекс».

И Фриду тоже. Очаровательное дитя, говорила она. В ожидании обеда они сидели на необъятной террасе Бергхофа под ярким альпийским солнцем. Здесь было куда приятнее, чем в большой мрачной столовой, из огромного окна которой виднелись только горы. Диктаторам нравится все грандиозное, даже ландшафты. Bitte lächeln! Улыбочка! Фрида не спорила. Она всегда была послушным ребенком.

По настоянию Евы Фрида переоделась из удобного присборенного платьица (фирмы «Борн и Холлингсворт», купленного Сильви и присланного Фриде ко дню рождения) в баварский костюм: альпийское платье «дирндль», фартучек и белые гетры. На английский (с течением времени — все более английский) вкус Урсулы, этому наряду место было в сундуке маскарадных костюмов или среди реквизита школьного спектакля. Когда она сама еще училась в школе — как же давно и далеко это было, — у них ставили «Крысолова из Гамельна»,{107} и Урсула играла деревенскую девочку, одетую почти так же, как сейчас Фрида.

Роль Крысиного короля азартно сыграла Милли, а Сильви отметила: «Этих сестер Шоукросс хлебом не корми — дай покрасоваться на публике». У Евы было что-то общее с Милли — неуемная, бездумная веселость, требующая ежедневной подпитки. Но Ева как-никак тоже актерствовала: она исполняла величайшую роль в своей жизни. По сути, эта жизнь и была ее ролью — они совпадали.

Фрида, чудесная малышка Фрида, пяти лет от роду, голубоглазая, с туго заплетенными льняными косичками. Прежде изможденная и бледненькая, под альпийским солнцем она приобрела золотисто-розовый цвет лица. Когда ее впервые увидел фюрер, Урсула поймала фанатичный блеск в его глазах, тоже голубых, но холодных, как озеро Кенигзее, и поняла, что перед ним Mädchen за Mädchen — разворачивается будущее Третьего рейха. («Она совсем на тебя не похожа, верно?» — ничуть не злобствуя, сказала Ева; злобы в ней не было.)

В детстве — к этому периоду своей жизни Урсула теперь возвращалась с маниакальной регулярностью — она читала сказки про поруганных принцесс, которые, спасаясь от похоти отцов и ревности мачех, чернили щеки соком грецкого ореха и посыпали волосы золой, чтобы выдать себя за других: за цыганок, за странниц, за прокаженных.

Урсула могла только гадать, откуда берется сок грецкого ореха: в магазине такое снадобье не купишь. А кроме того, сейчас небезопасно было выставлять себя чернушкой, особенно если ты хотела выжить здесь, в Оберзальцберге (на Цауэрберге, Волшебной горе), — в придуманном царстве, которое они с небрежностью избранных называли просто Берг.