Читать книгу "Слуга Смерти - Константин Соловьев"

— Вот почему он говорил о долге… — прошептал я, вспоминая сумасшедший взгляд бедного Антона. Сейчас он стоял у двери, вытянувшись во весь рост, и в его мертвых пустых глазах не было уже никакой мысли. Это была плоть Антона, человека слишком верного товарищам, чтобы предавать их, и слишком верного справедливости, чтобы оставаться в стороне. Он верил мне до последнего.

— Да, он говорил о долге… Считал, что только он может тебя остановить — и он, черт возьми, попытался это сделать со всей серьезностью. Кстати, я соврал. Мне хватило и одной пули.

— Акт дописан.

— Акт, партия в карты… Метафоры — удел поэтов. История закончена, Курт. Ты так и останешься в памяти добропорядочных граждан Альтштадта, как сумасшедший смертоед, убивавший по ночам и бесследно скрывшийся, как только тебя разоблачили. А Кречмер… Он просто исчез. Досадно, глупо, но что же поделаешь. Иногда пропадают и жандармы. Наверно, еще много лет кто-то будет думать, что отчаянный старик бросился по твоему следу и, быть может, до сих пор преследует убийцу… А Орден справится, можешь мне поверить. Будет шум, будут императорские санкции, будет пикировка между Орденами, возможно, кого-то под шумок отправят в застенки или даже отравят, но, по большому счету, ничего не изменится. Орден вечен, ведь правду говорят — империи держатся на костях… И никто лучше нас не умеет подбирать подходящие кости. Кстати, я бы на твоем месте бросил бы подгадывать момент для броска. Ты все же чертовски упрям… Видишь ли, под столом я держу второй пистолет, направленный тебе в живот. Смирись, Шутник. Дело не в том, что ты плох или хорош, ты тоттмейстер, не лучший и не худший, такой, как большая часть из нас. Просто ты оказался той картой, которую старушка Удача швырнула не глядя. И в этой колоде ты пришелся не к месту. Черт, опять я говорю метафорами, наверно, пьян…

В затылок остро клюнуло: «Всё».

Макс не даст мне ни единого шанса. Даже тени — не даст. Аккуратный банкомет подбирает выпавшие из колоды карты после партии. Мы с Петером были лишь случайными картами. И настало время водворять нас на место.

Не было отчаянья, не было злости. Была лишь липкая усталость, сдавившая затылок, боль в сломанной руке и еще щемящее чувство где-то в подреберье.

Было ощущение мертвенной опустошенности, полнейшей внутренней тишины. Точно внутри меня разлилось безбрежное море усталости, чью поверхность уже никогда не потревожит ни один, даже случайный, круг.

Петера жалко… Втравил мальчишку, как последний дурак. Надо было треснуть по шее, приказать проваливать. Мог его напугать толком, но ведь не хотел. Нужен был спутник, всегда согласный, всегда покорный, всегда молчаливый. Искал замену проклятому мертвецу. А куда привел?..

Петер сидел в прежней позе, на нас он не смотрел. Этот мальчишка умел лишь ненавидеть, но есть ситуации, в которых и ненависть бесполезна.

— Закончим, — сказал я Максу и, мне показалось, в его глазах мелькнуло удивление. Впрочем, я уже слишком устал, чтобы внимательно вглядываться в чьи бы то ни было глаза. — У тебя два пистолета, и нас здесь двое. Когда-то давно ты мог положить пулю в карту с двадцати шагов. У тебя остался этот навык? У тебя есть и две пули, и две карты, а расстояние куда как меньше.

— Слышу горечь настоящего философа. Но ты прав, мой Шутник, в последний раз ты опять оказался прав. Ирония.

Он поднял пистолет, и его дуло, холодное безразличное око смерти, уставилось мне в лицо. Время в очередной раз куда-то пропало, а может, я не замечал его хода. Мыслей не было.

Безбрежное море.

Прими меня без всплеска.

Может, в конце концов, я был твоим не самым плохим слугой.

— Мне будет неудобно стрелять в тебя, Шутник, — вдруг сказал Макс. Оказывается, за эти несколько то ли секунд, то ли часов я отвык от человеческого голоса и теперь вздрогнул от неожиданности. Макс задумчиво изучал ствол собственного пистолета. — Это не жалость. Другое.

— Хватит, — попросил я его, ощущая жгущий губы привкус отчаянья. — Закончи свое дело, Кабан. Твой друг Шутник не может ждать вечно.

Но Макс не воспользовался возможностью отпустить хорошую шутку.

— Знаешь, — сказал он, — однажды ты пришел ко мне в дом и предложил выбор. Нехитрый, но по-своему честный. Я стал уважать тебя больше с того дня.

— Пуля? — спросил я.

— Да. Одна пуля. Ты предложил тогда ее мне и, кажется, сегодня подходящий день для того, чтобы я мог отплатить тебе благодарностью за тот выбор. Но я не моту предложить больше, ты понимаешь это.

— Больше и не прошу.

— Держи, — он протянул мне пистолет, но, прежде чем я рефлекторно протянул руку, чтобы взять его, вытащил из-под стола второй, точную копию первого. — Это все, что я могу тебе дать, Шутник. Помни об этом. И не пытайся, пожалуйста, выстрелить в меня, это испортит мгновенье. Ты знаешь, что я застрелю тебя раньше.

— Знаю.

— Тогда держи.

Он передал мне пистолет, не разворачивая, дуло по-прежнему смотрело мне в лицо. Теперь, когда оружие было в моей руке, оно показалось на удивление маленьким, почти игрушечным. Заключать в себе выбор могут и совсем небольшие предметы.

— Не хочу тебя торопить, — сказал Макс, — но тебе лучше поспешить. Я бы предложил тебе прочитать молитву, если бы действительно думал, что тебе поможет что-то в этом духе. И еще… Стреляй, пожалуйста, в сердце. Твоя голова все еще ценна для меня. Обещаю, что буду заботится о твоем теле так, как это только возможно. Уж точно лучше, чем ты сам заботился об Арнольде.

Макс не смеялся. Он стал серьезен. Старый добрый друг Макс, ты всегда знал, когда надо заканчивать шутку.

Спусковой крючок очень неудобен, если направляешь оружие на собственную грудь. Этот металлический лепесток давит на палец, мешает держать ствол ровно. Наверно, тот, кто делает пистолеты, не задумывается о таких деталях.

А потом я увидел лицо Петера. Лицо мальчишки, глядящего на меня. Наверно, похожих лиц много — и в Альтштадте, и в других городах Империи. Но именно в его глазах я вдруг прочел то, чего раньше никогда не видел.

«Госпожа, не мерещится ли мне?

Безбрежное море, дай мне мгновенье.

Мальчишка, способный лишь ненавидеть. Его глаза…

Госпожа, ты смеешься надо мной?!»

У Макса всегда было чутье, настоящее звериное чутье магильера, которое улавливало даже то, что пропускали его человеческие органы восприятия. И сейчас, еще не поняв, что происходит, но уже внутренне напрягаясь, он рявкнул:

— Что такое? Стреляй!

И тогда я просто спросил у Петера:

— Ты уверен?

— Да, — ответил он и, отделив какой-то песчинкой вечности слова друг от друга, добавил: — Это мое желание, тоттмейстер.

И впервые не добавил «господин».

Я нажал на спуск, и еще две или три крупинки вечности скатились вниз, прежде чем я ощутил в руке вибрацию проснувшейся стали. А еще мне пришлось повернуть пистолет. Совсем немного.