Читать книгу "Сны. Начало - taramans"

– начало восьмидесятых. Я не политик и не историк, мне сложно рассуждать, но… как-то очень быстро тогда были свернуты многочисленные и многообещающие контакты ученых у нас, и на Западе. Причем, здесь даже не скажу чьей вины в этом было больше – наших правителей, или тех…

Алла кивнула куда-то в сторону окна.

- А потом у нас это вообще задвинули в дальний угол. Или даже – в дальний чулан. А что сейчас у них? Скорее всего – тоже ничего хорошего. Это – если судить по других сферам научной деятельности. Там тоже… крошки подбирают. Те крошки, которые были наработаны еще в семидесятых, и даже раньше.

Женщина невесело засмеялась:

- Сознается впечатление, что тогда ученые подошли к чему-то очень важному. Даже не ученые, скорее всего, а вообще все человечество. Но кто-то решил, что этого не нужно, и развернул всех нас в другую сторону, в тупик какой-то.

Они помолчали. Потом Плехов предложил:

- Давай покурим в открытое окно? У меня снова коньяк есть.

Алла засмеялась:

- Но восхищение уже было продемонстрировано, потому не дури, хорошо?

Они сидели в комнате Плехова, не включая освещения, и в сумерках продолжали разговаривать.

- Так что, Карпов думает возобновить все эти исследования, оттуда – из семидесятых?

Зацепина усмехнулась:

- Там все происходило комплексно. К тем исследованиям были подтянуты куча институтов. Мы одни все это просто не потянем сейчас. Но он хочет проверить – не является ли воздействие твоих снов двусторонним? То есть, не только ты можешь влиять на развитие событий во сне, но и происходящее во сне – не влияет ли на тебя здесь. Если по-простому – ты занимаешься там каким-либо делом. На коне скачешь, саблей машешь, или там… французским владеешь – сможет ли это все перенестись тебе уже в реальности?

Евгений подлил по чуть-чуть в их бокалы. Женщина кивнула, благодаря:

- Тогда и такие исследования проводились. Ведь когда человек во сне бежит, сигналы мозга идут в мышцы, и они подергиваются. Если так – можно ли тебя, к примеру, тренировать хотя бы с более или менее заметными результатами. Вот это и мне интересно, а эти ваши всякие… орки, эльфы, и прочие гоблины.

Глава 18

Очень сильно болела голова. Буквально раскалывалась! Еще – присутствовала сильная боль в шее, сзади.

«Это дежавю какое-то! Как там говорил волк в мультике – «Шо? Опять?». Снова война? «Никогда такого не было, и вот – опять»? Хотя в этот раз как-то все по-другому. Голова хоть и болит, но думать не мешает. И со слухом все в порядке. Вроде бы. И этот слух ничего не говорит о каких-либо боевых действиях в непосредственной близости от моей тушки. А вот про тушку? А она, это тушка моя – она чья в этот раз? Надо как-то определяться!».

Плехов, стараясь не расплескать головную боль и не шевелясь, начал прислушиваться. Звуки доносились – как будто он где-то в деревне. Негромко где-то неподалеку кудахчут куры. Мукнула коротко не то корова, ни то теленок. Кто-то совсем рядом шумно глубоко вздыхает. Звяк какой-то небольшой железки.

«Да это же – кони! Что я – коней не слышал ни разу? Сколько мне, будучи корнетом Плещеевым, доводилось вот так ночевать, рядом с конями? Много раз. И звуки эти практически полностью соответствуют памяти о подобном. Значит, кони? Я снова вижу сон про Кавказ?».

Плехов попробовал открыть глаза. Не сразу, но это получилось. В первый момент сильно резануло головной болью, впрочем, быстро стихшей. Над ним находился какой-то навес. Точнее, это он находился под каким-то навесом! И лежать было твердовато.

«Ни хрена не мягкий матрас подо мною!».

К звукам деревни, явственно донесся соответствующий запах – тепло хлева, конского навоза, еще чего-то… Ветерок дунул с другой стороны, вот и картинка дополнилась обонятельными ощущениями.

«А можно так сказать – обонятельные ощущения? А почему нельзя? Не обаятельные же они? Как раз-таки обаятельными эти ощущения не являются. Ничего в них хорошего нет! Вонь – она и в Африке – вонь!».

Но потом ветерок снова поменял направление и стало лучше. Плехов попытался пошевелиться и боль снова прострелила с головы по шее и дальше.

«Блин горелый! Не хватало еще очутиться во сне с переломом позвоночника. Ну не перелом же основания шеи? С тем бы я хрен очнулся вообще-то!».

Евгений снова обратился в слух и к запахам. Запахи ничего нового не сказали – все та же деревня! А вот слух… слух что-то различил, кроме всех этих животных. Разговаривали люди. Где-то не совсем далеко, но и не рядом. И говор был такой… интересный. Точно не по-русски говорили! Но и не английский язык. Вот что-то французский напоминало, благо от Плещеева ему передались знания французского и немецкого языков.

Немецкий язык будущий корнет осваивал четыре года в пансионе этого сволочного немца Баумгартнера, в Нижнем Новгороде. Всего четыре года, но методы обучения были весьма прогрессивны – розгами, лишением сладкого и прочими «милыми» методами. А французский язык он начал осваивать еще раньше – лет с четырех, под руководством гувернера, мсье Бунье. Пока дед не отправил внука в пансион, а француза не наладил под зад коленом. Ибо дедушка лягушатника очень не любил – был мусью щупловат, низковат, но вельми блудлив, о чем не раз жаловались дворовые девки.

Так что немецкий, пусть и с изрядным нижегородским акцентом, он знал. Французский Плещеев знал куда