Читать книгу "Под чужим именем - Виктор Семенович Михайлов"

Резкий свет спугнул из углов комнаты тени. Комов взял Лену за локти и, приподняв над стулом, заглянул в ее глаза, зеленые, с сузившимися от яркого света зрачками, они выражали испуг и растерянность…

Комов понял все. Он вышел из библиотеки и закрыл за собой дверь.

Ветер затих. Облака поднялись выше, и в редких просветах была видна слепящая голубизна неба. Из больших репродукторов, укрепленных на столбах, лилась торжественная, широкая музыка. Комов прислушался и узнал «Первый квартет» Чайковского. Горечи в душе не было. Признание Лены не застало его врасплох. Медленно он пошел по направлению к дому офицерского состава.

Из окна второго этажа его увидел командир эскадрильи Толчин и спросил:

— Анатолий Сергеевич, к нам?

— И к вам, — ответил Комов. — Зайду в офицерское общежитие, а после поднимусь наверх.

Астахов лежал на кровати в рубашке с распущенным галстуком, тужурка его висела здесь же на спинке стула. В комнате было неприбрано и душно.

Комов поздоровался, подошел к окну и распахнул его. Вместе с воздухом в комнату ворвались заключительные аккорды квартета. Когда он повернулся от окна, Астахов уже в тужурке выжидательно стоял у стола. Он осунулся и побледнел. Это бросалось в глаза.

— Вы в форме, а я как раз хотел снять тужурку, жарко. Поговорим, Астахов, без чинов. — Комов снял тужурку, повесил ее на спинку стула, сел и закурил. — Ничего, что я курю?

— Пожалуйста. — Астахов был насторожен.

— Я думаю, что никакого душевного разговора, Астахов, у нас с вами не получится до тех пор, пока мы не уберем с нашего пути одно недоразумение. Быть может, это вам покажется странным, но виновником недоразумения являетесь вы сами. Если бы мне передал нечто подобное человек, достойный даже большего доверия, чем лейтенант Евсюков, я прежде всего оградил бы репутацию девушки от пошлой и грязной сплетни. Вы, Астахов, этого не сделали, забыв о собственном достоинстве и офицерской чести.

Едва сдерживая себя, Астахов закусил губу и, словно обессилев, прислонился к стене.

— Я не собираюсь оправдываться перед вами, — продолжал Комов. — Но я вынужден это сделать, чтобы снять пошлое подозрение с Лены Устиновой. После похорон Миши Родина случайно по дороге в городок я встретился с Леной. Разразилась гроза, и мы спрятались в стоге сена. Видел нас Евсюков. Думаю, что ему вы, Астахов, и обязаны этой информацией. Не так ли?

— Да, мне сказал об этом Евсюков…

— Лена любит вас…

— Этого не может быть!

— Она вас любит. Это большое, цельное и чистое чувство.

Астахов подошел к Комову, он хотел что-то сказать, но вместо этого бросился на кровать и уткнулся лицом в подушку.

Комов повернулся к окну. Дежурный выключил радио — кончился обеденный перерыв. На плацу начались строевые занятия, слышался резкий тенорок старшины Назаренко: «Ать, два, три… Ать, два, три… Левое плечо вперед… Аррш!» — и затихающая дробь шагов. Комов стоял у окна и, казалось, внимательно наблюдал за тем, как мыли из шланга пожарную машину и как ребятишки с визгом, захлебываясь от смеха, подставляли себя под упругую, рассыпающуюся веселыми брызгами струю воды. Но все его напряженное внимание и слух были сосредоточены на том, что делается здесь, в комнате, за его спиной.

Астахов вскочил с кровати, оправил одеяло, подушку, подобрал с пола обрывки бумаги и, не зная, куда их деть, сунул в карман. Затем, выдвинув из-под кровати чемодан, достал бутылку малаги и, в нерешительности глядя на Комова, не зная, как к этому отнесется майор, вынул карманный нож.

Услышав щелчок открываемого штопора, Комов повернулся.

— Это, товарищ майор, мне мама прислала в майской посылке, я все берег до случая… — нерешительно сказал Астахов, показывая бутылку вина.

— Мама не знает, что сын пьет напитки крепче малаги, — сказал Комов, взял из его рук бутылку и поставил на стол. — Как это случилось, Астахов, что вы оказались в ресторане с Евсюковым?

Наступила пауза. Играя перочинным ножом, Астахов то открывал, то закрывал штопор.

— Ну, ладно, кто старое помянет, — тому глаз вон, — сказал Комов, и взяв из его рук нож, отложил его в сторону. — В детстве я был шалопаем и после каждой большой проказы просыпался утром с сознанием того, что буду жить по-новому. Я очень любил мать, и мне хотелось сделать что-то очень хорошее, радостное, чтобы она улыбнулась. Мы жили в полуподвале, и солнце никогда не заглядывало в наши окна, но когда мама улыбалась, мне казалось, что герани на подоконниках поворачивались к ней цветами и в комнате становилось светлее. Моя мама, так же как и ваша, Астахов, была прачкой. Она стояла весь день, согнувшись над корытом, опустив голову; наверное, поэтому я так полюбил небо… Так родилась моя мечта, так стал я летчиком. Почему, Астахов, вы стали летчиком?

— Мне хотелось получить крылья… — задумчиво ответил Астахов.

— А позже, когда тень от ваших крыльев упала на землю, вы поняли, к чему это вас обязывает?

Астахов молчал, сосредоточенно ломая на мелкие кусочки обгоревшую спичку.

— Это не золотая рыбка дала вам крылья. Мечту вашей юности, Астахов, помог осуществить народ. Чем вы оплатите этот большой счет?

— Кровью, — ответил Астахов, посмотрев в глаза Комова, и повторил: — Кровью. Если будет война…

— Современная авиационная техника требует от человека такого напряжения сил, которое дается только светлой и чистой жизнью, сознанием высокого долга. А вы, Астахов, говоря нашим, летным языком, все время на критических углах, на пределе. Это понятие аэродинамическое, но вам понятно мое сравнение. Овладение профессией — это начало подъемной силы. Если ты человек цели, все благоприятствует тебе, поднимает тебя на поверхность, и ты становишься хозяином жизни, ее активным творцом. Критический угол в жизни человека — безрассудное испытание прочности. Одно неосторожное движение — и человек летит в пропасть… Вы понимаете меня?

— Понимаю. Неделю тому назад я бы этого не понял, — в раздумье ответил Геннадий.

— Вы, Астахов, способный, сильный человек; вы достойны настоящего счастья, а счастье дается людям цели, людям большой мечты.

Неожиданно дверь открылась, и в комнату вошел Бушуев. Увидев майора Комова без тужурки и бутылку вина на столе, он пришел в такое недоумение, что даже не поздоровался.

Когда Комов поднимался на второй этаж, на губах его была улыбка. Встретив замполита в прихожей, Толчин внимательно посмотрел на него и, невольно улыбаясь сам, спросил:

— Чего это вы?

— Так… — неопределенно произнес Комов. — Хорошо!..

XVIII. Лабиринт

Нонна проснулась от резкого звонка у входной двери. Спросонок она едва нашла туфли, набросила халатик, вышла в прихожую и спросила:

— Кто там?

Ответа не