Читать книгу "Виолетта - Исабель Альенде"

идея принадлежала не тебе, а твоим приятелям. Ты так и не выдал их имена ни ректору, ни мне, ни кому-либо еще; лишь втайне признался, что они из общины Альбера Бенуа. Полицейские разбили тебе лицо: «Как звали остальных?», «Откуда ты их знаешь?», «Их имена! Отвечай, сраный сопляк!»

В подобных обстоятельствах я бы жизнь отдала за то, чтобы рядом оказался Хулиан Браво. Твой дед был человеком безграничных возможностей и связей и в другое время точно бы знал, как действовать, к кому обратиться, кого подкупить, но по моей вине он потерял свою власть и удалился от мира, поселившись в Патагонии. Но даже если бы он откликнулся на мой призыв и у него бы все еще имелись знакомые в правительственных сферах, он бы не успел. Я отправилась с ректором в собор, чтобы узнать, может ли нам помочь адвокат из викариата. Я была в таком состоянии, что ему пришлось самому заполнить бланк, а я в это время умирала от беспокойства, считая минуты, которые мы тратим на эту формальность.

— Возьмите себя в руки, сеньора, это может занять время… — объяснял он, но я его не слышала, я была в отчаянии.

Тем временем за дело взялся Харальд Фиске. Норвежское посольство, как и другие дипломатические представительства, было у властей на мушке, поскольку годами давало убежище гражданам, скрывающимся от режима. Как представитель своей страны Харальд не обладал ни малейшим влиянием, зато он дружил с послом Соединенных Штатов, с которым вместе путешествовал по горам на велосипеде. К тому времени правительство нашей страны уже не пользовалось безоговорочной поддержкой американцев, диктатура пришла в упадок, ситуация в мире менялась. Не имеет смысла поддерживать режим, теряющий авторитет. Послу Соединенных Штатов была поручена секретная миссия подготовить почву для возвращения демократии. Разумеется, демократии относительной.

— Этот мальчик — сын моей невесты. Он сделал глупость, но он не террорист, — сказал ему Харальд.

На самом деле ты был моим внуком, а не сыном, да и официальной невестой я пока не была, а вот ты был террористом с двух лет, но эти мелочи не имеют значения. Американец пообещал заступиться.

Думаю, ты на всю жизнь запомнил два дня, проведенные в лапах полиции. Я не забыла ни единой минуты: те ужасные два дня могли бы стать вечностью, если бы тобой занялось Управление безопасности, откуда вызволить тебя не сумел бы даже благословенный американский посол. Тебя избили до потери сознания, и продолжали бы бить дальше, если бы не твоя фамилия дель Валье и не статус учащегося Сан-Игнасио. Даже в застенках полиции действовала социальная иерархия, Камило. Скажи спасибо, что ты не был одним из двух других парней, которые вместе с тобой осквернили памятник. С ними бы точно не церемонились.

На волю ты вышел в ужасном состоянии: лицо распухло, как тыква, синяки под глазами, окровавленная рубашка, ссадины по всему телу. Пока Эгельвина прикладывала тебе лед и осыпала поцелуями, одновременно браня за глупость, ректор объяснил, что у моего внука и так слишком много проблем, он получает плохие оценки, потому что не дает себе труда делать домашние задания, а поведение и вовсе ниже всякой критики.

— Камило засунул мышь в портфель учительницы музыки и вылил содержимое флакона со слабительным учителям в суп. Его застукали, когда он курил в туалете марихуану и распространял порнографию среди учеников начальной школы. Лучше бы вы отдали вашего внука в военное училище…

— Это вы во всем виноваты! — крикнула я, перебив ректора. — Откуда у него марихуана, слабительное и фотографии голых женщин? Кто присматривает за детьми в вашем интернате?

— Мы школа, сеньора, а не тюрьма. Мы исходим из того, что учащиеся не преступники.

— Вы не можете выгнать Камило, падре, — взмолилась я, поменяв тактику.

— Видите ли, сеньора…

— Мой внук станет марксистом и атеистом…

— Что вы сказали?

— Что слышите, падре. Марксистом и атеистом. У него трудный возраст, ему нужно духовное руководство. Ни один сержант в военном училище не может его обеспечить, разве я не права?

Ректор бросил на меня убийственный взгляд, помолчал и в конце концов добродушно расхохотался. Он не выгнал тебя из школы. Я часто спрашивала себя, не был ли это один из тех перекрестков, на которых решаются наши судьбы, я тебе уже про них говорила. Если бы тебя выгнали из Сан-Игнасио, ты, возможно, стал бы марксистом и атеистом, а не священником, иначе говоря, нормальным парнем, женился бы на девушке, которая пришлась мне по вкусу, и подарил бы правнуков. В общем, мечтать не вредно.

25

В начале девяностых страна и наша частная жизнь сильно изменились. В 1989 году рухнула Берлинская стена, по телевизору показывали восторженных берлинцев, которые за одну ночь разнесли кувалдами преграду, разделявшую Германию целых двадцать восемь лет. Вскоре официально закончилась холодная война между Соединенными Штатами и Советским Союзом. На краткое время некоторые из нас вздохнули с облегчением, надеясь, что в мире наконец-то воцарился мир, хотя где-нибудь всегда тлеет война. Наш многострадальный континент, за некоторыми печальными исключениями, начал выздоравливать от чумы диктаторов, революций, партизан, военных переворотов, тирании, убийств, пыток и геноцидов недавнего прошлого.

В нашей стране диктатура рухнула под собственной тяжестью, подталкиваемая совместными усилиями. Это произошло без кровопролития и лишнего шума, просто однажды утром мы снова обнаружили демократию, которую одни — те, кто помоложе, — ни разу не видели, а мы, старшее поколение, успели забыть. Люди высыпали на улицы, начались народные гулянья, и ты исчез на пару дней где-то в деревне, где у тебя было полно друзей. Они готовили праздник, чтобы встретить Альбера Бенуа, который во Франции так и не разобрал свой чемодан, готовясь в любой момент вернуться на свою вторую родину. Люди, которых он защищал, вставая с распростертыми объятиями перед танками и пулями, встретили его как героя. Бывшие юнцы, которые, подобно тебе, следовали за ним по пятам, прихватив с собой на всякий случай побольше камней, превратились в мужчин и женщин, но Бенуа каждого помнил по имени.

Первым делом создали временное правительство — это была условная и осторожная демократия, которой суждено было просуществовать несколько лет. Она не привела к хаосу, которым страшила диктатура; те, кто самым возмутительным образом наживался на экономической системе, по-прежнему оставались у власти; никто не расплачивался за совершенные преступления. Вышли из подполья политические партии, возникали новые; возрождались институты, которые мы считали утраченными, мы же пришли к молчаливому соглашению не поднимать особого шума, чтобы не дразнить военных. Диктатор спокойно покинул пост,