Читать книгу "ПОСТ - Дмитрий Глуховский"

Теперь никто из них ничего не слышит.

Хорошо, потому что не слышно детские рыдания. Плохо, потому что не слышно приближающихся шагов.

Егор пишет Мишель: «Я ПОЙДУ ПРОВЕРЮ».

«СИДИТЕ ЗДЕСЬ».

«АВТОМАТ У ТЕБЯ».

«ФОНАРЬ ТОЖЕ».

Мишель отчаянно шкрябает: «Я ОДНА НЕ ОСТАНУСЬ С НИМИ!», «КУДА ТЫ?!».

Егор ей: «ДЕТЕЙ ТУДА ТАЩИТЬ НЕЛЬЗЯ». «ТАК НЕЛЬЗЯ УЙТИ». «НАДО ЗНАТЬ, ЧТО ОНИ НЕ ВЫБЕРУТСЯ». «ПОНИМАЕШЬ?»

Мишель тяжело дышит, берется что-то писать, но мелок крошится в пальцах – она слишком сильно на него давит.

Он царапает: «НЕ ПРИДУ ЧЕРЕЗ ДВА ЧАСА – УХОДИТЕ! ПО КОРИДОРУ ПРЯМО». Она мотает головой. И так плохо, и сяк плохо.

Но ему нужно. Нужно подняться и проверить.

Узнать, чем все кончилось. Удостовериться, что одержимые не сбежали за стену.

Найти мать.

Егор не смотрит на ее возражения, отворачивает вентиль, отодвигает заслон, выходит в черный подвальный коридор, как слепоглухонемой, одними пальцами ищет себе дорогу. Он тут сто раз бывал, и все равно не с первого раза находит, и падает, и падает, и поднимается, и бредет дальше. Наконец в черном появляется сероватое, какие-то очертания начинают вырисовываться, падает в этот ад лучик сверху, и Егор за него цепляется, как рыба за наживку.

И выплывает на поверхность.

Там, и правда, день.

Солнце подсвечивает стоящую в воздухе гарь. Сажа висит в воздухе, не падает.

Егор идет по стеночке, перемещается короткими перебежками, выглядывает из-за углов, открытое пространство переползает. Доходит до двора.

Все завалено телами. Голыми, истерзанными, с разбитыми головами, изъязвленными пулями. Тут и там валяются брезентовые люди. Как будто волки их грызли. И местные, с Поста – некоторые тоже с оружием в руках погибли, а другие голые и в пене.

Движения, вроде бы, никакого. Вороны только кружатся. Кружатся молча. Все вокруг молчат.

Егор нагибается к одному, поднимает автомат.

Вдруг – под вагоном, через него – видит чьи-то ноги.

Там стоит человек. Услышал он его? Или тоже глухой?

Егор щелкает предохранителем, падает на землю. Смотрит под дном. Ноги в брюках, брезент висит. Егор прокатывается под вагоном – вскакивает.

Нет, не одержимый. Раненый брезентовый, с поезда. Идет, хромает. Идет – от открытых ворот. Открытых! Это он только что их?! Он их открыл? Зачем?!

Замечает Егора. Машет ему рукой.

Егор ему тоже.

А тот забирается на приступку стоящего ровно вагона и начинает открывать вагонную дверь. Открывает дверь вагона, в котором заперты одержимые.

Егора холодный пот прошибает.

– Ты чего делаешь?!

Но голос же у Егора отняли. И брезентовый его не слышит. Знай себе, ковыряет замок.

– Они ж выйдут! Там же еще есть! Они тебя же первого разорвут!

Но тот не отстает от двери. С таким упорством курочит ее, как будто тоже одержим. А он и одержим ведь, говорит себе Егор. Он сейчас и умрет, лишь бы выпустить этих.

Может, сначала они хотели так проскочить… Мимо Поста. И людей, которые ни при чем, пощадить. Они же до Москвы хотели добраться, они Москву хотели отравить. Пытались уговорить Полкана, ждали…

А теперь уже им все равно, как. Ему все равно, этому. Он тут один уже, видно. Последний.

Егор вскидывает калаш, наводит – и лепит раз, другой, третий. Мимо. Человек тоже перекидывает свой автомат из руки в руку, поднимает, и – облачка голубой гари из дула пых-пых, и облачка пыли вокруг Егора пляшут. Все тихо, все понарошку.

Человек лучше целится. Ближе, ближе… И вдруг он складывается пополам, садится в высохшую грязь и автомат свой роняет. Хватается за живот, держится за него обеими руками. Задумался, сник. И сидит смирнехонько.

Это не Егор его так.

Егор смотрит – откуда это?

От подъезда идет Ринат. В руке винтовка с оптикой, идет и улыбается. Жив, курилка! Пересидел!

Егор ему улыбается тоже. Сухожилия сами тянут губы кверху.

Ринат спрашивает что-то, Егор на уши показывает. Чертит ему буквы в грязи: что тут было? Ринат ему тоже, кое-как: «ВРОДЕ ВСЕХ ЗАГАСИЛИ. НИКТО НЕ УШЕЛ». Егор ему – «КРОМЕ ТЕХ, КТО В ПОЕЗДЕ». Ринат скалится: «ЗНАЧИТ, НАДО И ПО ПОЕЗДУ ПРОЙТИСЬ!» Егора мутит при одной мысли об этом, и он отчаянно мотает головой: «НЕТ!», «Я НЕ БУДУ!»

Ринат пожимает плечами: «А Я МОГУ».

Егор хочет ему написать «СПАСИБО» – за то, что тот с такой вот легкостью готов взять на себя стрельбу в упор по тысяче, или сколько их там, этих несчастных бешеных загнанных в вагоны людей, за то, что он готов избавить от этого Егора. У каждого свой пост, свой – у каждого, и вот этот – палача, мясника, это не его пост, не Егора. Там ведь даже не будет схватки, Егор их не слышит, это надо в упор, каждого, одного за другим, неважно – мужчина он там голый, или женщина, или… Егор уже и так много сделал, он сегодня мальчика задушил курткой, он своей учительнице в лицо выстрелил, его теперь надо отпустить, его надо освободить теперь, дать ему забрать Мишель, найти мать и уйти… Его надо отпустить.

«СПАСИБО!»

Но Ринат не читает, отвлекается.

Задирает голову, смотрит тревожно куда-то, кого-то ищет в окнах. Егор окликает его, но Ринат больше не обращает на него внимания. Поводит подбородком, ухом оборачивается… Настраивается. Настраивается на голос…

Егор тоже – за ним – куда ты глядишь, что там?

Понимает.

Изолятор. Откуда отец Даниил проповедовал. И там – за гнутой решеткой, за битыми острыми стеклами – фигура. Кряжистая кабанья фигура, темный силуэт.

Ринат вскидывается, будто передергивает его от услышанного. А потом расправляет плечи.

Егор обходит его осторожно вокруг – чтобы увидеть лицо. Губы.

Ринат шепчет. Шепчет сначала, а потом начинает говорить, все более уверенно, все более яростно, не затыкаясь… Егор подходит к нему в упор и сразу в голову ему стреляет. Из Рината брызжет назад красная гуща, Егор опускается на колени и его выворачивает наизнанку – едким, кислым.

Потом ходит между тел, ищет мать.

Потом идет, труся страшно, в квартиру. Нет ее там. Все кругом пусто.

Может, сбежала? Тогда потом найдется! Сердце говорит – сбежала.

Потом он сидит на земле.

Сидит под окнами изолятора и смотрит наверх.

Там, наверху, человек с кабаньим силуэтом беснуется, мечется, запертый, говорит, говорит, говорит не переставая, но Егор ничего этого не слышит. Он смотрит на Полкана за решеткой, и оглядывается на поезд: двадцать один вагон, не считая сгоревшего. Двадцать один вагон. От вагонов по земле идет вибрация. В них тоже мечутся и тоже беснуются.