Читать книгу "Путь избавления. Школа странных детей - Шелли Джексон"

Здесь же, в Специальной школе, мне довелось стать свидетелем скоротечного лингвистического эксперимента. Директриса издала указ, которым порицала чрезмерную болтливость учеников, заявляя, что за их болтовней не слышно мертвых. Живым говорить крайне нежелательно, гласил этот документ. Вскоре были приняты более суровые меры и введена квота на слова. Болтунов сажали на строгую словесную диету и переселяли в отдельное помещение размером поменьше, где те могли общаться лишь с другими нарушителями. В атмосфере отчаянной нехватки слов стали развиваться новые диалекты, в которых одни и те же слова повторялись многократно. Все это считалось своего рода вынужденным заиканием, но с повторением не одного звука или буквы, а слов целиком; при этом эксперты Специальной школы пристально следили за ситуацией и реакцией мертвых. Теперь отличить речь мертвых от речи живых не представляло труда, заявил один эксперт, поскольку мертвые не ограничивают себя в лексиконе. Но оказалось, эксперты рано радовались; дети, разумеется, быстро смекнули, что имитируя речь мертвых, можно говорить свободно, как прежде. Вскоре число поддельных мертвых превысило всякие разумные пределы, и директриса с отвращением положила конец эксперименту.

Помимо нового лексикона, директриса часами трудилась над созданием нового алфавита, которым мертвым якобы удобнее пользоваться для обозначения речи на письме. Алфавит разрабатывался постепенно, в несколько этапов, и мне посчастливилось наблюдать за этим процессом.

Первый этап состоял в расширении обычного алфавита при помощи уже существующих непроизносимых символов, служивших для изменения звучания букв, к которым те присоединялись: умлаутов из немецкого, мягкого знака из русского, а также темпов и значков из музыкальной грамоты – крещендо, диминуэндо и значка трели, удлиняющего гласные (мертвые до такой степени любили гласные, что готовы были удлинять их за счет других звуков; последние в итоге почти исчезали).

Более инновационным стало введение в алфавит семи новых символов, обозначающих сочетание гласный-согласный – к примеру, знака, соответствующего долгому «е», произнесенному сквозь стиснутые зубы. Помню, однажды директриса вошла в гостиную, где мы со старшими преподавателями наслаждались послеобеденной рюмочкой портвейна, и торжествующе продемонстрировала грифельную дощечку с написанными на ней странным символами. Мы оторопели и не сразу нашли в себе мужество признать, что они нам не знакомы (первым отважился мистер Медлар, опустошив перед этим рюмку).

После того, как новые буквы вошли в широкое обращение, директриса начала добавлять к ним другие. Сперва добавились символы, обозначающие звуки, которые редко можно услышать от обычных людей, но довольно часто – от проводников, чьими устами вещают призраки: к примеру, удлиненные фрикативы, похожие на змеиное шипение или звук погремушки гремучей змеи, шелест сухой травы под ногами или что-то тяжелое, падающее в снег и лежащее там очень тихо. Некоторые из этих звуков напоминали дыхание и поэтому звучали совершенно обыкновенно или, напротив, совершенно необыкновенно.

Позднее она добавила к известным звукам едва заметные призвуки: к примеру, в произношении «о» возник слабый отзвук «е» и «а». Прежде она условно относила все эти звуки к «о», и это ее вполне устраивало; при сильной разнице в произношении добавлялся умлаут. Но теперь она настаивала, что для каждого звука должен использоваться свой символ; в центре его иногда можно было различить исходную букву.

Директриса довольно далеко продвинулась в своей работе, но потом вдруг резко прекратила ее и признала негодными многие новые символы из-за одного сделанного ею открытия: она поняла, что все буквы должны содержать в себе дыру или, на языке типографики, иметь апертуру. Лишь тогда они смогут стать адекватным обозначением пустоты внутри каждого человека, на уровне физического тела воплощающегося в виде «дыры» в горле, а на письме в своей чистейшей форме – в виде буквы «O». «Буква «Я», как и все буквы «с ножками», создает ошибочное впечатление, что мы стоим на двух ногах и, следовательно, что-то собой представляем. Лишь буква «О» верно отображает суть речи – свести на нет все индивидуальные высказывания; опустошить себя». Директриса немедленно издала указ: местоимением первого лица вместо «Я» назначается «О»; в результате школьные документы того периода читаются торжественно, как молитва: «О требую как можно скорее заказать несколько пинт черных индийских чернил».

К слову, директриса считала, что полая трубка перьевой ручки довольно точно повторяет форму гортани и, по сути, эти явления одного порядка. Она не видела большой разницы в устной речи (письме воздухом) и письменной (говорении чернилами). В обоих случаях главной была пустота, а не физическое наполнение (воздух или чернила) и не субстанция, из которой состоят стенки вокруг дыры (которые, строго говоря, не являются частью отверстия, а лишь оболочкой пустого объекта, его «хозяйским организмом»).

Установив вышеупомянутое ограничение (каждая буква должна содержать отверстие), директриса столкнулась не только со сложностями в придумывании новых букв, но и создала существенные трудности для последующего вспоминания пережитого ею в тот период. Разбирая записи слов мертвых того периода, мы видим, что она заменила почти все звуки буквой «О», поскольку, по ее мнению, именно эта буква являлась фундаментальной. Кроме того, к тому моменту она разработала несколько десятков буквоформ – вероятно, около двухсот – и попросту не могла упомнить их все или успеть свериться с перечнем, записывая трансмиссию из края мертвых в реальном времени. Сохранились несколько ее записных книжек, датированных концом этого периода ее лексикографических изысканий; в них буква «О» заменила все остальные. Примечательно, что везде она написана по-разному – это не одинаковые овалы, выписанные механически, словно в праздной задумчивости; нет, где-то «О» перечеркнуто, словно писавший сильно торопился; где-то выписано медленно и тщательно, а некоторые буквы зачеркнуты и заменены другими, тоже «О», которые на первый взгляд ничем друг от друга не отличаются – по крайней мере, на мой первый взгляд.

К счастью для нас, этот период продлился недолго. Вероятно, директриса поняла, что как чрезмерное, так и недостаточное количество символов в алфавите делает изъяснение с его помощью затруднительным. В итоге она уничтожила почти все свои наработки и вернулась к классической латинице. Возможно, она сделала это потому, что ей было трудно примирить две свои идеи: что ни один обычный алфавит не может адекватно передать речь мертвых; и что все литературные произведения и письменные документы являются не чем иным, как средствами коммуникации, при помощи которых мертвые общаются с нами.

Говоря, что она уничтожила почти все свои наработки, я имею в виду буквально: она велела отнести записные книжки во двор и сжечь их. К счастью для нас, последующих исследователей ее трудов, между мной и Кларенсом существовала финансовая договоренность, согласно которой за еженедельную плату тот приносил мне выброшенные ею документы, представлявшие, по его мнению, какую-то ценность. Так в моем распоряжении оказались все – все – ее типографические разработки, а также множество других любопытных и уникальных документов, которые я рано или поздно открою заинтересованной публике, если посчитаю нужным, или за соответствующее вознаграждение.