Читать книгу "Вдова военного преступника - Элли Мидвуд"

— Нет, конечно, — улыбнулась я. — И спасибо вам огромное за кофе.

— Не стоит благодарности, мисс. Он так обрадуется, когда увидит вас. Только о вас и говорит всегда. И о вашем сыне, конечно же.

Домработница тепло мне улыбнулась на прощанье и ушла, закрыв за собой дверь. Я отпила немного крепкого, чуть горьковатого кофе и, не в силах спокойно усидеть на месте, отправилась обследовать дом.

Это был самый что ни на есть обычный двухэтажный, типично американский дом — почти идентичная копия стоящих по соседству с ним. Обстановка внутри была настолько безлико-стерильной, в отличие от его бывшей виллы в Берлине, что я всерьёз усомнилась, что здесь действительно жил Эрнст, а особенно после того, как я не нашла ни одной пепельницы ни в одной из комнат.

Я прошла через светлую, такую же стерильно-безыскусную кухню, вернулась в гостиную, проводя рукой по мебели; остановилась, чтобы рассмотреть книги на полках — в основном немецкую классику, несколько книг по истории, пару словарей и даже американскую юридическую энциклопедию. Одна из дверей на первом этаже была закрыта на ключ (его рабочий кабинет, как я поняла), я и остановилась в нерешительности у ступеней, ведущих наверх. Помявшись немного у лестницы, покрытой мягким серым ковролином, я сделала первый шаг наверх и вскоре оказалась стоящей перед дверью спальни, как я догадалась. Немного помедлив, я всё же повернула ручку и вошла внутрь.

Спартанский, на удивление безыскусный вид комнаты меня немного удивил, учитывая, насколько Эрнст всегда любил красивую обстановку. Спальня была совсем простой, выкрашенной чуть ли не в казарменно-серый цвет, с обычной одноместной кроватью посредине, аккуратно укрытой таким же простым, серым одеялом, с парой подушек в изголовье. Из остальной мебели в комнате был только ночной столик рядом с кроватью, на котором стоял будильник, незамысловатая лампа, моя фотография — та самая, что я послала ему в Нюрнберг, на которой я кормила нашего сына, — и какая-то книга рядом с ней; вот насколько простой оказалась его спальня. Я приблизилась к встроенному шкафу у противоположной стены, немного краснея при мысли о том, что я собиралась вот так сунуть свой нос в чужую жизнь, но всё же не удержалась и открыла двери.

Не знаю даже, чего я ожидала там найти, но содержимое шкафа оказалось таким же незатейливым, как и всё в доме: несколько тёмных костюмов, несколько белых рубашек, пара свитеров, кардиганов; галстуки, обувь и пара шляп. Я протянула руку к одному из костюмов, слегка погладив шерстяную ткань, и поднесла рукав к носу, надеясь поймать знакомый отголосок сигаретного дыма, который всегда оставался на его униформе, как бы хорошо его горничная её не отчищала. Этот костюм пах шерстью и едва заметно одеколоном, и больше ничем. Я сдвинула брови, снова усомнившись в том, что дом и вправду принадлежал моему Эрнсту. Он жить не мог без своих сигарет, и первым делом выкурил бы одну, едва оказавшись на свободе. Но ничего другого, как ждать, мне не оставалось, и я, вздохнув, направилась обратно вниз.

Эпилог

Говорят, время — относительное понятие. Когда ты хочешь остановить мгновение, драгоценные минуты проскальзывают сквозь пальцы, как песок; когда же ты ждёшь чего-то и желаешь ускорить наступление заветного события, время будет безжалостно тянуться, издеваясь над твоей беспомощностью. Я не могла больше смотреть на часы на стене, чьи стрелки двигались как казалось с нарочитой нерасторопностью. У меня уже начало сводить запястья от нервно сцепленных на коленях рук, и занемели пальцы от бесконечного постукивания носком туфли по ковру. Время здесь будто и вовсе остановилось, как в той сюрреалистичной сказке, где девочка провалилась в кроличью нору, и вечер, казалось, никогда не наступит. И вот наконец я услышала характерный шорох гравия под колёсами подъезжающей машины, и звук заглушаемого мотора.

Я сидела не шевелясь, и пока не видела вошедшего человека, который открыл дверь своим ключом и бросил связку на столик для почты в прихожей. Я замерла, прислушиваясь к шуршанию бумаги, пока он просматривал почту, что Оливия разложила для него перед уходом; но, когда ожидание превратилось в невыносимую пытку, я вскочила на ноги, в своей нервной неловкости задев коленом кофейный столик. Чашка с недопитым кофе и кувшинчик для сливок протестующе звякнули на серебряном подносе, и я снова замерла, вместе с незнакомцем в холле.

Неслушающимися руками расправив платье, я двинулась к коридору, различая теперь и его приближающиеся шаги. Мы едва не столкнулись на углу, он и я, и сердце моё остановилось в груди на секунду, пока я пыталась заставить себя поверить моим застланным слезами глазам, что стояла я в каких-то сантиметрах от моего Эрнста, живого и самого что ни на есть настоящего. А затем он ухмыльнулся мне, той характерной ухмылкой из прошлой жизни, которую я почти забыла, и стиснул меня в объятиях с такой нечеловеческой силой, что я смеялась, задыхаясь от счастья и ощущения таких родных рук.

Мы ни слова друг другу не сказали; он просто взял моё лицо в ладони, долго смотрел мне в глаза, а потом поцеловал, жадно и с силой, как я и ожидала от него после стольких лет, проведённых в разлуке. Я и сама вцепилась в него, не в силах отпустить ни на секунду, и несколько минут мы так и провели в прихожей, ненасытно целуя друг друга, пока он не поднял меня на руки и не отнёс наверх.

Мы сразу же смяли аккуратно застеленное покрывало, как только упали поверх кровати, я — смеясь и стараясь не задохнуться под весом его тела. Он снова вернул себе свою прежнюю форму, превратившись из уставшего, измученного узника в того устрашающего лидера австрийских СС, каким я его впервые встретила.

Времени на то, чтобы раздеть меня или сбросить свою одежду он решил не тратить, скинув только тесный пиджак, и меньше чем через минуту мы занимались любовью, будто завтра никогда уже не наступит. Обнимая его ногами и растворяясь в его поцелуях, я всё в тот момент для себя решила: что никогда больше его не оставлю, что останусь с ним до самого конца, как его любовница или вашингтонская жена — до статуса мне дела, откровенно говоря, никакого больше не было. Он наконец оторвался от моих губ и долго и серьёзно смотрел на меня, прежде чем заявить тоном, не терпящим возражений:

— Никогда тебя не отпущу, слышишь? Никогда. Запру тебя здесь, если придётся, к кровати привяжу, но никогда больше не отпущу тебя, ни на секунду.

— Вот и хорошо, — тихо рассмеялась я куда-то ему в шею, счастливая от того, что на сей раз наши желания полностью совпадали.

Позже тем вечером, лёжа в кровати, Эрнст наконец рассказал мне свою историю, о том, как ОСС всё же сумели вытащить его, когда он и сам уже ни на что не надеялся, и о том, как он работал сейчас вместе с агентом Фостером, кого я решила убить при первой же встрече за то, что скрывал это от меня все эти годы.

— Когда-нибудь я расскажу тебе всё в деталях, — пообещал он мне и заговорщически мне подмигнул. — Но не сегодня. Сегодня я больше не хочу ни о чём говорить. Сегодня я просто хочу быть с тобой.

* * *

Долго нашу связь мне скрывать от Генриха не пришлось. После моей пятой поездки в Вашингтон за один месяц он напрямую спросил меня, что происходит, и я во всём ему созналась. На сей раз не было никаких слезливых сцен раскаяния с моей стороны и клятв покончить с этим раз и навсегда. Мы оба и так прекрасно знали, что я слишком любила Эрнста, чтобы притворяться счастливой женой в уже давно ставшем ненастоящим браке. Мы с Генрихом давно стали больше друзьями друг другу, чем супругами, а потому и не спорили и не ссорились никогда, просто потому, что ничего больше друг к другу не чувствовали. Вот мы и сели тем же вечером за столом и обоюдно решили, что смысла всё это продолжать попросту не было. Генрих даже был рад, что Эрнст оказался живым и здоровым, и со спокойной улыбкой пожелал нам обоим всего наилучшего.