Читать книгу "Нет бога, кроме Бога. Истоки, эволюция и будущее ислама - Реза Аслан"

Хотя Абдо не считал, что ислам должен отделять свои религиозные идеалы от светской сферы, он категорически отвергал возможность передачи светской власти в руки религиозных священнослужителей, которых он считал абсолютно неспособными привести мусульманскую общину в новое столетие. Вместо этого нужно было переосмыслить традиционные исламские идеалы, представив современные демократические принципы так, чтобы среднестатистический мусульманин мог легко их принять. Таким образом, Абдо придал новое значение понятиям: шура, или «племенное совещание», определив его как представительную демократию; иджма, или «согласие», как народный суверенитет; и байа, или «присяга на верность», как всеобщее избирательное право. Согласно этой точке зрения, умма была нацией, а ее правителем был халиф, единственная функция которого заключалась в защите членов общины на службе делу укрепления общего благоденствия.

Вместе аль-Афгани и Мухаммад Абдо основали движение Салафийа (Салафия), которое можно считать египетской версией модернистского проекта. После смерти аль-Афгани Абдо объединил усилия со своим близким другом и биографом Рашидом Рида (1865–1935), чтобы продвигать реформистскую программу Салафийи на передовую египетской политики. Тем не менее, несмотря на растущую популярность во всем регионе, идеал панисламизма, который был ядром реформистского проекта Абдо, оставался чрезвычайно сложным для реализации.

Проблема панисламизма заключалась в том, что духовное и интеллектуальное разнообразие, которое с самого начала характеризовало мусульманскую веру, сделало перспективы достижения религиозной солидарности между всеми сектами в исламе весьма маловероятными. Это особенно справедливо в свете набирающего силу исламского пуританского движения, которое стремилось лишить религию культурных нововведений. Более того, крупные и влиятельные группы светских националистов на Ближнем Востоке считают, что религиозная идеология салафитского движения несовместима с тем, что они считают основными целями модернизации: политическая независимость, экономическое процветание и военная мощь. Как ни странно, многие из этих светских националистов были вдохновлены моделью исламского либерализма, предложенной аль-Афгани. Фактически самый влиятельный националист Египта Саад Заглул (1859–1927) начинал свой профессиональный путь как ученик Мухаммада Абдо.

Хотя Заглул и его сторонники-националисты принимали видение салафитами ислама как цивилизации, они отвергали аргумент о том, что империализм может быть побежден посредством религиозной солидарности. Они утверждали, что стоит только посмотреть на мелочные склоки улемов, чтобы признать тщетность панисламистского проекта. Националисты скорее стремились бороться с европейским колониализмом через светское противодействие, которое бы заменило салафитские устремления к религиозному единству более прагматичной целью расового единства, – другими словами, они предлагали концепцию панарабизма.

С практической точки зрения панарабизм казался более осуществимым, чем панисламизм. Как сказал один из его ведущих сторонников Сати аль-Хусри (1880–1968), религия – это то, что касается человека и Бога, в то время как отечество – это то, что касается всех без исключения. Тем не менее панарабисты считали свое движение и политическим, и религиозным, поскольку, по их мнению, ислам не мог быть отделен от своих арабских корней. хотя панарабисты соглашались с панисламистами в том, что мусульмане должны вернуться к ценностям первого сообщества в Медине, они определяли это сообщество как исключительно арабское. Националисты утверждали, что мусульманское единство не может быть достигнуто иначе кроме как через арабское единство, а панарабизм рассматривался ими как шаг, который должен предшествовать панисламизму.

Конечно, панарабистам трудно было определить, что именно они подразумевают под арабским единством. Несмотря на их заявления о расовой солидарности, просто не существует такого понятия, как единая арабская этничность. Египетские арабы практически не имели ничего общего, скажем, с иракскими арабами. Они даже говорили на разных диалектах. В любом случае, несмотря на идею об арабских корнях уммы, не стоит забывать, что в начале ХХ в. арабы составляли самую малую часть мусульманского населения в мире – всего 20 %. В связи с этим некоторые националисты стремились установить связь с древними культурами своих стран. Например, египетские националисты обратились к надуманному наследию фараонов, в то время как иракские стремились связать себя с месопотамским прошлым.

Арабские националисты получили неожиданный импульс по окончании Первой мировой войны, когда в результате усилий Кемаля Ататюрка рухнула Османская империя. Халифат, который, несмотря на истощенные силы, символизировал духовное единство уммы в течение почти пятнадцати веков, внезапно был заменен радикально светской, ультранационалистической Турецкой Республикой. Империя была разбита победителями войны, в частности Великобританией, на отдельные полуавтономные государства. В Египте Британия воспользовалась возможностью разорвать все связи с турками, просто объявив себя единственным защитником страны. Хедив был провозглашен царем Египта, хотя по-прежнему оставался марионеткой колонизаторов.

После того как халифат развалился, а Египет попал под британскую оккупацию, панисламизм был отброшен как нежизнеспособная идеология, не подходящая для мусульманского объединения. Хотя панарабизм оставался главным голосом оппозиции, выступавшей против колониализма, нельзя было рассчитывать, что он сможет распространиться за пределы национальных границ. Мусульманам пришлось идентифицировать себя как граждан наций, а не членов общины. Поскольку влияние панисламизма ослабело, а панарабизм стал политически бессилен, дело возрождения не только египетских чаяний о свободе, но и стремлений мусульман на всем Ближнем Востоке к освобождению от цепей колониализма и западного империализма было передано новому поколению мусульман во главе с молодым социалистом Хасаном аль-Банной[27] (1906–1949).

Хасан аль-Банна приехал в Каир в 1923 году. Попав под сильное влияние мистических учений аль-Газали, присоединился к суфийскому ордену Хасафийа в юном возрасте, чтобы посвятить свою жизнь сохранению и обновлению традиций веры и культуры. Позже, будучи студентом университета, аль-Банна прочитал работы аль-Афгани и Мухаммада Абдо и пришел к выводу, что спад мусульманской цивилизации стал результатом не только внешнего влияния, но и недостаточной приверженности египтян истинным принципам ислама, которые проповедовал Мухаммад в Медине.

В Каире аль-Банна был поражен охватившими город развратом и безудержным секуляризмом. Традиционные исламские идеалы эгалитаризма и социальной справедливости были сметены необузданной жадностью политических и религиозных элит страны, большинство представителей которых охотно вступали в сговор с британскими колонизаторами в обмен на богатство и статус. Иностранцы контролировали все нити правления и поддерживали монополию в экономике Египта. В Каире фактически воцарился режим апартеида, где небольшие группы чрезвычайно богатых европейцев и европеизированных египтян управляли миллионами обедневших крестьян, которые трудились на своих землях и заботились о своем имуществе.