Читать книгу "Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний - Кэтрин Кетчем"

Прибавьте ко всему этому сильнейшую эмоциональную окраску дела, поскольку человек, которого эти люди опознавали, был не просто инструментом нацистов и даже не просто тем страшным Иваном, который управлял дизельными двигателями и мучил и калечил узников. Этот человек — если это действительно был тот самый «Иван Грозный» — нес личную ответственность за убийства их матерей, отцов, братьев, сестер, жен, детей.

Доктор Лофтус ограничилась бы представленными ей документами. Она бы суммировала все эти факторы, оценила проблемы, проанализировала самые разные варианты возможных ошибок и ответила бы: «Да, конечно, я буду свидетельствовать и расскажу об общих механизмах памяти и о том, как и почему она может давать сбои».

Но Бет Фишман не могла ограничиться документами. Тридцать лет назад я отвернулась от своего еврейского наследия, сделала вид, что его не существует, что это всего лишь один из признаков, с которыми человек рождается на свет, как родимое пятно, большие стопы или светлые волосы. Жила так, как будто это не имеет значения. Многие годы я не вспоминала про холокост, вытесняя его за пределы своего сознания.

Но однажды зазвонил телефон, и приехал О’Коннор. И ко мне вернулись воспоминания из моего детства, рассказы дедушки о погромах в России в начале ХХ века и рассказы матери и отца о холокосте. Эти скелеты не были просто костями и мелкой сухой пылью, они были ожившими душами, наполненными энергией и эмоциями, со своим сознанием. Эти неотступные воспоминания не оставили мне выбора в отношении дела Демьянюка. Я должна была узнать факты и понять, какие лица и события стоят за этими фактами.

И Бет Фишман пошла шуршать по книжным магазинам и библиотекам в поисках изображений и описаний, которые могли бы облегчить ей принятие решения. Я прочла о Треблинке все, что смогла найти, а потом обратилась к книгам про Освенцим, Собибор, Бухенвальд, Берген-Бельзен. Я снова прочитала Анну Франк, Эли Визеля, Ханну Арендт, Аарона Аппельфельда. Я исследовала книжные полки в поисках ответа на вполне конкретный вопрос: кто такой Иван и что он делал?

Кое-какие ответы я нашла в сборнике рассказов выживших «Лагерь смерти Треблинка». Вот как описал Треблинку Янкель Верник, строительный подрядчик из Варшавы, депортированный в Треблинку 23 августа 1942 года:

Оборудованием газовых камер управляли два украинца. Один из них, Иван, был высоким, и, хотя его глаза казались добрыми и ласковыми, он был садистом. Он наслаждался мучениями своих жертв. Он часто набрасывался на нас, когда мы работали, он прибивал нам уши гвоздями к стенам или заставлял нас ложиться на пол и жестоко избивал нас. Его лицо в это время выражало садистское наслаждение, он смеялся и шутил. Он мог добить или не добить жертву, в зависимости от своего настроения в данный момент. Другого украинца звали Николаем. У него было бледное лицо, а психика такая же, как у Ивана.

В тот день, когда я впервые увидел мужчин, женщин и детей, которых вели в «дом смерти», я чуть не сошел с ума. Я рвал на себе волосы и в отчаянии обливался горькими слезами. Больше всего я страдал, когда смотрел на детей, шедших в сопровождении матерей или самостоятельно и совершенно не понимающих, что через несколько минут их жизнь закончится в ужасных мучениях. Их глаза блестели от страха, но еще больше, наверное, от удивления. Казалось, что на губах у них застыл вопрос: «Что это? Что все это значит?» Но, заметив каменное выражение на лицах старших, они тоже старались вести себя соответственно обстановке. Они стояли неподвижно, плотно прижавшись друг к другу или к родителям, и напряженно ждали приближавшуюся ужасную смерть.

Вдруг входная дверь распахнулась, и оттуда вышли Иван, держащий тяжелую газовую трубу, и Николай, размахивающий саблей. По сигналу они начали загонять узников в камеру, при этом зверски их избивая. Крики женщин, плач детей, вопли горя и отчаяния, мольбы о пощаде и о мести Всевышнего звучат у меня в ушах до сих пор, поэтому я не в силах забыть о тех страданиях, которые мне довелось увидеть.

Я на мгновение закрыла глаза, пытаясь остановить череду изображений, приведенных в движение этими словами, успокоить свой разум, замедлить поток сознания и подумать.

Вот что писал Самуил Райзман, потерявший во времена холокоста семьдесят родственников:

У нас был охранник-украинец, страшный человек. Он имел обыкновение забивать людей до смерти железным прутом. Кто бы ни попал к нему в руки — хрясь! — и человек мертв. И все. Обычно он бил по голове. Если он бил в лицо, это означало, что он выведет и убьет этого человека позже.

Главное для них было мучить людей. Они кладут вас на стол, привязывают к столу ноги и руки и дают 25 ударов плетью. После этих плетей, если вы выжили, вы не можете сидеть недели четыре. Не можете двигаться и не можете сидеть. Как-то утром они нашли у одного заключенного хлеб, изготовленный не в лагере. Вероятно, он купил его у какого-то украинца за кучу долларов. И теперь другой украинец держал его голову в чане с водой, пока он не захлебнулся. Я видел это своими глазами! Пытки они придумывали — это что-то невообразимое!

Это был тот самый Иван? Каждый раз, когда мне встречалось слово «украинец», я думала: «Иван?» Мои глаза воспалились, но я продолжала поиски. Раз войдя в этот дом ужасов, я заходила в каждую комнату и смотрела в глаза всем, кто в ней жил. Мне нужно было узнать их, прикоснуться к ним, постичь их. Как иначе я могла бы принять решение?

Я просмотрела список выживших в конце книги и нашла имена нескольких выживших, которые жили в Израиле и которые указали на Джона Демьянюка и сказали: «Это тот самый Иван».

Густав Боракс, родился в 1901 году, парикмахер в Треблинке, теперь парикмахер в Израиле: «Парикмахерская располагалась в бараке, и женщины здесь должны были раздеться. Здесь было 5 скамеек и 20 парикмахеров. Женщины раздевались в одной комнате, входили в дверь, им отрезали волосы, а потом они выходили через другую дверь в газовую камеру. У нас была всего минута, чтобы схватить волосы, один раз чикнуть ножницами, вот и все».

Йозеф Чарны, родился в 1927 году, теперь профсоюзный работник в Израиле: «Мне было пятнадцать лет, и мы были очень бедны. Вся моя семья умерла от голода… нас поместили в вагоны для перевозки скота, втискивая, как соленую рыбу. Мы пили собственный пот и мочу».

Пинхас Эпштейн, родился в 1925 году, сейчас живет в Израиле: «Меня депортировали из Ченстоховы 22 сентября 1942 года. Мне было тогда 18 лет. В течение одиннадцати месяцев я переносил трупы в лагере № 2. После восстания я сбежал [и вернулся] в свой родной город, раздобыл себе “арийские” документы и отправился как гой на работу в Г ерманию. В Израиль я приехал в июле 1948 года».

Элияху Розенберг, сейчас живет в Израиле. Когда его спросили, думает ли он все еще о Треблинке, Розенберг ответил: «Я не думаю о ней, она во мне, как несмываемая татуировка. Мне было 18, когда я приехал в Треблинку вместе с матерью и тремя сестрами. До дня восстания я не видел ничего, кроме неба и песка, неба и песка, и трупов на земле».