Читать книгу "Повседневная жизнь средневековых монахов Западной Европы. X-XV века - Лео Мулен"

Имеется по меньшей мере четыре случая прямого влияния монахов на политическую практику. Прежде всего обычай пожизненного назначения эшевенов, отмечаемый Пиренном во Фландрии и Валлонии (только в XII веке выборы сделаются ежегодными).

Руффини также упоминает несколько случаев, когда в гражданских установлениях появляется понятие «saniorite», здравого смысла. В 1254 году в Барселоне зафиксирован принцип: «Vincat sententia meliorum» («Пусть превалирует мнение лучших»), а около 1118 года – в «Leges Henrici» («Уложении Генриха») сказано: «The majority by rank, repute and sound judgment» – «Большинство по рангу, доброй славе и здравому суду».

Далее, «обеты», даваемые кандидатами, представляли собой обычай, известный нам из солидного труда дома Шмица. Как ни противоречила эта практика духу бенедиктинского устава, но она укоренилась в среде монашества с VIII—IX веков.

И наконец, в Венеции существовал так называемый оппонент, которому по примеру avocatus diaboli[71] в брачных делах и в процессах канонизации надлежало выполнять роль противной стороны, чтобы вопрос был изучен лучше.

В современном обществе

Некоторые (и не только неверующие) спросят: имеют ли смысл столь строгие правила, постоянные требования, тягостные лишения, суровая дисциплина, – все то, чем была и продолжает быть жизнь монахов? Ответ же таков: несомненно, да. В подтверждение этого я процитирую одного писателя, любителя спорта: «Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы – нетленного. И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух»… Это слова апостола Павла (1 Кор. 9: 25—27).

И это не единственный случай, когда современный мир, сам не ведая того, встречает на своем пути ценности вечно живого мира монашества. Есть еще множество других примеров, и откровенно говоря, мне кажется, что наше общество частенько испытывает некую тоску по этому монастырскому миру, далекому и близкому одновременно. Не то чтобы это была ясная идея, но современное общество сталкивается с проблемами, которые заставляют его мечтать о мире и покое, о сени деревьев и тишине, об уединении и сосредоточенности: solutio, inclusio, silentium. Разве эти слова, определяющие картезианский образ жизни, не вызывают ностальгических чувств у наших современников? Послушаем, как св. Петр Дамианский обличает мирскую суету: «Чума суетливости… Жизнь их проходит тщетно». Разве он так уж далек от чаяний наших с вами современников? Или далек от наших грез Гримлекус, восхваляющий садик еремита с душистыми травами и животворящим воздухом? Не является ли подобный сад тем, что сегодня мы называем вторым домом, и разве неслучайно слово «шартрез» (буквально «жилище картезианца») в XVIII веке служило для обозначения маленького уединенного сельского домика? Тишина вдали от гула времен, позволяющая задуматься о главном, диалог с самим собой, блаженное одиночество внутри общежительной жизни… Это поиски душевной тишины. Неужели они чужды нашему обществу? Марсель Пруст говорил, что книги – это дети одиночества и молчания. Разве мы не испытываем того же? И не забываем ли мы о том, что все великое и прекрасное, сделанное человеком, сотворено им в мире души и мирной тишине мастерских, библиотек, лабораторий – или монашеских келий?

Современно и «миротворческое дело», вдохновлявшее этих безоружных добровольцев – клириков, монахов, кающихся грешников, паломников, живших в обществе страха, крови и хищничества. Они станут предвестниками сторонников «пассивного» сопротивления, тех, кто отказывается от несения военной службы по религиозным убеждениям, вроде закваски в Евангелии, «которую женщина взявши положила в три меры муки»…

Актуально и стремление быть «pauper Christ!» (бедняками Христа, нищими духом), бесконечно проявлявшееся в течение столетий: быть экономически безоружным, целиком посвятить себя духовному труду, труду художественному, ремесленному, – труду человека и в меру человека.

Всегда современна и реакция нищенствующих орденов на «общество потребления» их эпохи, когда впервые за долгое время появились огромные состояния, роскошь, дух наживы, то есть стремление к неограниченной Прибыли.

Наконец, актуально и отсутствие постоянного жилища, «нет иного крова, помимо церкви», этот сон на решетках, досках, прямо на земле, если молитва не заставит забыть про усталость…

Средние века характеризуются жизнью сообща, наличием связей человека с человеком – уз верности и вассалитета. Но присущее еремитам видение мира – это существование в одиночестве, антисоциальная жизнь во многих отношениях. Жизнь еремита или отшельника по существу антифеодальная, антиклерикальная, даже отчасти антимонашеская (Б. Блиньи). Еремит любил природу, животных. Он хотел быть независимым, самостоятельно путешествовать, быть вдали от людей и в лесу, и на море, и в пустынном скиту. Он хотел вести жизнь свободного человека в поисках уединения, молитвы и мира – жизнь в конечном счете парадоксальную, ибо это было «призванием в орден без настоятеля, делами милосердия без братии и апостольским служением без дел» (Ж. Леклерк). Так ли уж мы далеки от этой контркультуры и образа жизни, которые составляют предмет мечтаний нашей современной молодежи? Результаты опроса, проведенного Жаном-Пьером Корбо и опубликованного недавно в «Нувель Литтерер», показывают, что основные идеи молодежи таковы: возврат в деревню и отказ от городской жизни, простое и здоровое «природное» питание, ценность уединения и жизни в ограниченном кругу, новые формы человеческих отношений, поиски духовной тождественности и особенно «возможность вернуть сакральность повседневному труду». Эта бессознательная ностальгия по определенному типу монашеского образа жизни проявляется также в столь распространенном вегетарианстве, в голодовках протеста, в отказе от собственности, в ношении бороды, иногда даже в неопрятности…

В этом нет ничего необычного. Совершенно закономерно, что после грандиозных потрясений последнего века с его индустриализацией, кризисами, колонизацией, научными открытиями, войнами и революциями современный человек ищет мира. Мира в мире. Мира в душе. Мира, который искал монах в жестокой эпохе Средневековья.

Некоторые слова религиозного происхождения

Церковь играла активную роль в средневековой действительности, поэтому она и оставила бесчисленные следы своей многообразной и глубокой деятельности. Фердинан Брюно приводит список слов, происходящих из Вульгаты и богословских трудов, далеко не исчерпывающий. Я не буду приводить здесь этот список, ограничусь лишь тем, что дополню его некоторыми словами, на первый взгляд ничем не выдающими своего церковного происхождения.

Я уже упоминал и комментировал слова «выборы», «компромисс», «голос», «баллотировка», «обнародование», относившиеся к церковной избирательной процедуре.

Другое слово церковного происхождения – «пропаганда» от латинского «De propaganda Fide», названия конгрегации, созданной в 1622 году в целях распространения (или пропаганды) веры.

«Бегин»: изначально это слово означало головной убор, который носили бегинки, и, похоже, родственно слову «beggen» – «просить милостыню». Французское выражение «заполучить бегин» означает «влюбиться в кого-либо».