Читать книгу "Штопальщица - Светлана Храмова"

Таечка спокойно смотрела на меня из углубления в молочной нежности шара, она угомонилась и словно уселась поудобнее перед долгим разговором.

– Да, все было именно так. И хорошо, что ты вспомнила именно так. Оптимистически. Слабых и отчаявшихся мы отправляем с трансфер. Психологические срывы, не смогла то, не смогла это, обессилела, лишилась разума от переживаний. Пустое, таких мы списываем. Наташа и Линда, добрая дурочка и гениальная фанатичка. Обе не выдержали предательства. Но исходники достойные, они могут пригодиться в нашей работе.

Решение по ним отложено. Если выявятся проблески твердого сознания – мы тут же сориентируемся.

– А откуда они возьмутся? Линда в сумасшедшем доме, Наташа в тюрьме. И никто с ними не работает. На меня ты столько времени тратишь, мне стыдно.

– Место и время значения не имеют. Время и вовсе штука загадочная – сжимается, разжимается, забегает вперед, потом движется вспять. Мы еще раз дали обеим возможность воплотиться. Пока воз и ныне там, безрезультатно. Подождем.

– А история Джоанны о чем? – спросила я осторожно, почти услышав ответ заранее.

– Ты же все поняла, умница. Джоанна – моя история. Я штопальщица с золотыми крылышками. Властная вершительница судеб, спасающая других, жертвующая собой. Мое новое воплощение.

– Но зачем ты перепутала стаканы?

– Следствие зверской усталости, наверное. Но таинственную пробочку открутила сознательно, а ведь предупреждали, что это к хорошему не приведет. – Прожужжала Таечка снисходительно. – Можешь считать, что меня перевели на более ответственную работу, потому что в последний момент Джоанна была готова действовать, вот что имеет значение. Но виски и яд одного цвета – это круто, ты согласна?

Мы обе рассмеялись, не знаю, как часто это случается с Таечкой. Со мной, после полета в мерцающие огни – впервые.

Таечкин смех оборвался первым. Она вдруг заговорила, как на торжественном собрании совета попечителей какого-нибудь благотворительного фонда:

– Я снова ухожу. Не навсегда, чем бы это ни закончилось, но ситуация форсмажорная. Морталы напряглись, расстарались – и прогрызли дыру, несовместимую с жизнью. Разрыв должен быть устранен, я ответственна за результат. Меня назначили.

– И если тебе удастся…

– … да, я перестану существовать. Зато восстановятся нарушенные связи между причинами и следствиями. Предустановленная гармония вечного спокойствия не терпит. Она возрождается в огне и дыму новых потрясений.

– Я дождусь тебя, Таечка.

– По тебе решение уже принято, ты нам сама помогла. Ты готова. Счастливого возвращения. Устанешь – мы о тебе вспомним, ты станешь Фельдмаршалом Штопальщиц!

– Как Кутузов?

– Даже неудачные шутки – признак выздоровления. – Хмыкнула Таечка. – И помни, коллега: если на небе нет солнца, это не значит, что его нет вообще[2]. А с Бруклинского моста прыгают только отпетые неудачники.

Таечка завибрировала, исчезая, кисельное пространство пузыря стало сужаться, выталкивая меня наружу, стремительное течение подхватило и понесло куда-то.

Но я в сознании, и все хотела спросить, почему со мной столько времени (а сколько, в самом-то деле?) возились, почему выбрали именно меня, почему мне так повезло?

Но Таечки уже не было рядом.

Когда я открыла глаза – рядом сидела Софи, моя возлюбленная дочь, и смотрела на меня, не отрываясь.

– I’m fine, Sophie, – сказала Арина. Но Софи почему-то заплакала.

– Мама, называй меня Соней, пожалуйста. Я очень соскучилась. – Всхлипы резко перешли в рыдания, которые невозможно остановить. – Ты целых пять дней не приходила в себя, мы все измучились.

Арина подняла глаза, обвела взглядом комнату, за окном – манхэттенские высотки, она поняла, где находится. Госпиталь Lenox Hill. За занавесками, но добротная палата, отдельная. Тэд, Стивен и Сесили – чуть поодаль, наверное, им запретили приближаться. Лица у них воодушевленные (одушевленные, как сказала бы Таечка). Капельницы, экраны с диаграммами вокруг. Диаграммы Арине понравились. И так много цветов!

– Зачем столько цветов, здесь же не похороны. – Сказала Арина громко.

Как по команде все засмеялись, зашевелились; они тараторили почему-то одновременно, но в шуме голосов Арина явственно различила Таечкино дыхание:

– Удалось.

Звук прошелестел и уплыл куда-то к потолку, еле слышно реверберируя, рассыпаясь беспечным конфетти мельчайших невидимых волн.

Тэд именно в этот момент пытался ее поцеловать, ему мешала тонкая пластмассовая трубка от капельницы; он напоминал огромного преданного сенбернара, радующегося, что снова обрел хозяина, восторженно тыкался губами куда-то в скулу, бормоча не переставая: – Какое счастье, что ты жива, как мне повезло! – Отстраниться она не могла, и заплакать тоже.

Арина улыбнулась вслед угасающему Таечкиному вздоху.

Пока бабочка может летать,совершенно неважно,насколько изношены ее крылья.А если бабочка не может летать,бабочки больше нет[3].