Читать книгу "Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой - Павел Басинский"

Лиза тоже пришлась Кларанс по душе. Между ними завязалось нечто вроде дружбы. Они были антиподами, и, быть может, поэтому были нескучны друг другу.

Сам по себе салон был малоинтересен. Здесь собирались непонятные люди, которые валяли дурака, флиртуя с Кларанс на грани фола. Ей это явно льстило, но при этом она постоянно показывала, что хорошо знает цену этим мужским ухаживаниям, если не сказать проще, приставаниям. И мужчины это тоже понимали, что придавало всему вечеру атмосферу игры.

Когда Кларанс с Лизой оставались наедине, Кларанс оправдывала свое “говорящее” имя. Она легко, как бы играючи, прояснила Лизе многие вопросы, которые девушка боялась задавать даже самой себе. Например, о девственности.

Не то чтобы Лиза придавала этой проблеме большое значение. Скорее для нее этого вопроса вообще не существовало. Воспитанная в купеческой среде, она, конечно, была уверена, что до брака обязана остаться девственницей. Но, как мы помним, начитавшись “Крейцеровой сонаты” Толстого, Лиза еще в ранней юности перенесла этот закон и на мужчин. Ее жених обязан быть девственником. Иначе получается несправедливость.

Однажды это помешало ей продолжить роман с юношей в Ярославле, хотя и Лиза была ему симпатична, и он ей был небезразличен. Но! Он познал женщин!

Лизе как-то не приходило в голову то, о чем с усмешкой поведала ей Кларанс. Если мужчина может иметь сексуальный опыт до брака, с какой стати на это не имеет права невеста? Вот вам, милочка, и будет справедливость!

— Видите ли, по-моему, люди напрасно так рассуждают о добродетели. Девственность — отнюдь не добродетель, а скорее — противоестественный порок. Ведь как мы созданы? А? К чему же нам атрофировать то, что дано природой? Мы должны жить согласно ее законам. И величайшая ошибка всех религий лежит в том, что они возводили девственность и воздержание в культ. Вот почему я ненавижу буржуазную мораль.

Лиза тоже ненавидела буржуазную мораль. Эти слова стали для нее “откровением”.

За Лизой, как она утверждает в дневнике, ухаживали двое молодых людей — немец и француз. Немец даже без предупреждения поехал за ней в Англию, но она “выставила его за дверь”. Между тем и Бертье не на шутку ее “атаковал”[56]. Однажды они сидели у Лизы вечером, “не зажигая лампы”.

В сумерках комнаты видно было, как красивые темные глаза Бертье смотрели на меня. И я смотрела на него… и потом, сама не знаю — как, меня обхватили сильные руки, и горячие губы прижались к моим губам. Я закрыла глаза. “Милая, дорогая, любимая… полюбите меня — хоть немножко. Я буду и этим счастлив… Вся моя жизнь — ваша…” — слышала шепот.

И я позволила ему быть моим пажом…

Все смешалось в голове и романе-дневнике Дьяконовой. Облысевший Ленселе, в которого она влюблена и который не любит ее. Влюбленный в нее Бертье, который младше ее на несколько лет и в котором она видит только “мальчика”. Собственная абсолютная неопытность в этих вопросах и настойчивый зов плоти…

Мысль о том, что у нее есть не только ум и душа, но и тело, до сих пор не приходила к Лизе.

Понять это помог скульптор Карсинский.

Она разделась

Вспомним, какое потрясение испытала Дьяконова, когда увидела себя с распущенными волосами на фотографии Мрозовской. Это было для нее именно потрясение и начало новой жизни, которая действительно началась с приездом во Францию.

Распущенные волосы, всего лишь элемент внешней свободы и раскрепощенности, так много значили для Лизы, что в парижском дневнике она не раз возвращается к этой теме.

Она распускает волосы и словно превращается в другую девушку… Даже правильнее сказать — женщину.

Глядя на свою фотографию, Лиза замечает: распущенные волосы — символ то ли греховности, то ли раскаяния, то ли невинности, когда незачем прятать волосы под чепчик.

Фотография Мрозовской, несомненно, оказала сильное влияние на нее. Героиню “Дневника русской женщины” Дьяконова пытается создать из этих разнонаправленных элементов. Она надрывно обвиняет себя в том, что когда-то устроила брак сестры с Катрановским, тем самым погубив ее (что было на самом деле, мы не знаем). Она раскаивается в прежней жизни, когда не позволяла себе любить, а в результате полюбила психиатра. И она мучается, что полюбила именно француза, потому что он чужой, а не русский.

Все эти элементы образа реально присутствовали в Дьяконовой. Лиза действительно страдала за сестру, хотя та была, наверное, счастливее ее. Она действительно сурово относилась к мужчинам и в Ярославле, и в Петербурге. Она в самом деле не ожидала, что влюбится в психиатра. И наконец, она была патриоткой.

Но чего-то Лизе все-таки недоставало для полноты воплощения того сложного образа, который она открыла в себе, глядя на роковую фотографию. Недоставало греховности.

Настоящего греха не было за Лизой. Вина за ошибки была, а греха не было. Выходило ни то, ни се. Ни мадонна, ни грешница… В мадонны не годилась. Нужно было грешить!

И грешить — понятно как. Понятно-то понятно, но — как?! Во-первых, Лиза “этого” не умела. Даже не знала, с какой стороны “это” начинать. Во-вторых, ее душа и сознание навсегда были отравлены памятью о грехе отца, за который, как считала Лиза, она несла расплату. Самая мысль о случайном, необязательном соитии с мужчиной, возможно, вызывала в ней внутреннее содрогание. Поэтому она ни строки не пишет об этом в дневнике. Она даже не фантазировала на эти темы. Для нее это были грязные фантазии.

Однако Кларанс почти убедила ее в том, что во внебрачном сексе нет ничего дурного. Это закон природы.

И Дьяконова оказалась на распутье.

В салоне Кларанс она познакомилась с русским скульптором Карсинским. Он жил в Париже, но при этом ваял памятник Белинскому по какому-то заказу, о котором Лиза, как был убежден Карсинский, должна знать. И она об этом действительно знала. На первый взгляд все это кажется какой-то глупой выдумкой.

Во-первых, что за фамилия — Карсинский! Фамилия — крайне редкая, и происхождение ее неизвестно. Есть распространенная фамилия Корсунский от города Корсунь. Во-вторых, никакого русского скульптора по фамилии Карсинский никогда не было, а памятник Белинскому в Пензе создавал знаменитый советский скульптор Евгений Вучетич. Значит — Дьяконова это придумала?

Не будем торопиться.

Согласно краеведческим источникам, первый памятник Белинскому на его родине был поставлен уже в 1911 году. Вопрос же о постановке памятника возник еще раньше. Но правительство с этим не спешило. За Белинским тянулся шлейф не только его слишком прогрессивных статей, но и “Письма к Гоголю”, распространение и даже чтение которого считалось преступлением. (В частности, это был один из пунктов обвинения Ф. М. Достоевскому, когда писатель проходил по делу “петрашевцев” и его приговорили к смертной казни.)