Читать книгу "Мой муж Сергей Есенин - Айседора Дункан"

Он дрожал над ней. Он готов был для нее на жертвы. Он хотел всегда купаться в славе.

А у Дункан была слава, шумная, немеркнущая мировая слава. Эта слава гипнотизировала Есенина. И к ней он ревновал Айседору. А с кем делила славу она? На столе у нее стоял портрет Гордона Крэга. На патетическом французском языке Дункан объясняет одному из гостей, что Гордон Крэг — гений. Из всей этой тирады Есенин понял только слово «гений». Есенин в ярости, он смотрит на портрет и тотчас же решает удалиться. Это не ревность любовника. Есенина любят, Гордона Крэга любили. Есенин молод, Гордон Крэг — стар. Это соперничество в славе. Есенин не выносил чужой славы. Поэт вообще не любил ничего чужого. Чужое — враждебно. Чужое — непонятно.

Чужое кажется ему смешным. И это тоже — по-русски. Айседора Дункан — чужая. Любимая, но чужая. Все чужое нужно победить и положить у ног своих. Все чужое нужно обуздать. Это идет еще с татарских времен.

Так начались великие русские мучения Айседоры Дункан. Но все имеет свои границы. Айседора терпела. Айседоралюбила. Россия 1921 года была храмом, двери которого были открыты для всех верующих. Пафос революции реял над миром, как чудовищный пропеллер, несущий с собой загадку. Ожидали воскрешения человечества. Презиравшая дремотное состояние европейской сцены, Айседора Дункан, великая энтузиастка своего искусства, устремилась в Россию. Ей чудились московские площади, на которых массы разыгрывали гигантские мистерии своего освобождения. Она хотела видеть детей рабочих и крестьян, танцуюших танец свободы. Она хотела научить их. Она знала, что арена освобожденного искусства там, где свобода. Все это она написала русскому революционному правительству. И получила исполненный пафоса короткий ответ на языке революции: «Только русский революционный народ может понять Вас. Приезжайте к нам, мы дадим Вам возможность жить и работать». Она ответила кратко: «Согласна». И она поехала».

По мнению многих и многих друзей и знакомых Есенина, после знакомства с Айседорой Дункан поэт словно отравился ядом. Вот как белый эмигрант Петр Моргани описывает последний роман Айседоры и ее приятеля: «Польщенный и обвороженный поначалу, Сергей стал тяготиться скоро назойливой страстью стареющей женщины. Близость срывает драгоценную вуаль таинственности, за которой женщина может казаться иной, чем она есть на самом деле. Несмотря на сумасбродные выходки и поэтическую душу, Айседора была созданием среднего духовного достатка, падкой на все наружно-сентиментальное. Под влиянием момента она способна была на все. Но не думаю, что ее переживания носили глубокий и длительный характер». По словам Моргани, Сергей однажды сказал следующее: «Каюсь, сделал неосторожный шаг, превратив мечту в действительность. Не надо было подниматься на террасу розового дома, не надо было раскрывать тайны».

По мнению исследователей творчества Есенина, историков литературы Станислава и Сергея Куняевых, «схожие чувства, когда близость срывает вуаль таинственности, очень скоро стал испытывать и Есенин, но выражал его далеко не столь изысканно. Привычно радостный шум гостей и приятелей могла прорезать бешеная матерная тирада. Все радостно замирали. Только Айседора радостно всплескивала руками, как бы наслаждаясь вспышкой есенинского гнева и необычным русским лексиконом, который она тут же начинала перенимать. Все это еще больше бесило поэта, и он то начинал прилюдно издеваться над своей возлюбленной, то еще с большим угрюмством принимался пить водку, то заставлял Айседору танцевать.

В разговорах с приятелями Есенин говорил о своих чувствах к Дункан весьма пространно: «Любит меня. Чудная какая-то. Добрая. Славная. Да все у нее как-то. не по-русски.»

Максим Горький вспоминал: «Когда одевались в прихожей, Дункан стала нежно целовать мужчин.

— Очень хороши рошен, — растроганно говорила она. — Такой — ух! Не бывает.

Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлепнул ее ладонью по спине, закричал:

— Не смей целовать чужих!

Мне подумалось, что он сделал это лишь для того, чтоб назвать окружающих людей чужими».

Существует лиричная любовная записка Айседоры к Есенину, которую она продиктовала секретарю Шнейдеру в начале знакомства в ноябре 1921 года:

«Если существует опьянение от вина, то существует ещё и другое — я сегодня была пьяна. Потому что ты подумал обо мне. Если Бахус окажется не сильнее Венеры, то приходи сегодня со своими друзьями ко мне на спектакль».

Матвей Ройзман, поэт, писатель, мемуарист, говоря, в общем-то, об обмане со стороны Айседоры проявляет понимание причин такого её поступка: «Правильный год рождения Дункан 1878, Шнейдер поправил эту цифру на 1884, то есть омолодил Дункан на шесть лет, и по паспорту ей было всего тридцать восемь. (Она и выглядела не старше!) Влюбленный в Айседору Сергей торжествовал, понимая, что его мечта о сыне сбудется.

Конечно, можно возразить, что Есенин все-таки знал, сколько лет Айседоре. От кого он мог это узнать? Он был настолько тактичен, что никогда не задал бы подобного вопроса любимой женщине. (И какая женщина, особенно артистка, ответит на это правдиво, да еще влюбленному поэту, который на много лет моложе ее?) Понятно, что по той же причине у друзей и знакомых справок Сергей тоже не наводил. И зачем это нужно, когда есть официальный точный документ — паспорт?»

Французский скульптор Эмиль Антуан Бурдель с восхищением вспоминает об Айседоре: «Айседора — воплощение пропорции, подчиненной стихийному чувству; она смертна и бессмертна, и оба ее лика представляют закон божественного начала, который дано человеку постигнуть и слить со своей жизнью.

Музы, изваянные мной на фасаде театра (Театра Елисейских полей.), родились в моем сознании, пока я следил за пламенным танцем Айседоры — она была главным моим источником.

Вы ведь узнали Айседору Дункан на моем фризе рядом с задумчивым Аполлоном, чья лира вдохновила ее волшебный танец.

За что судьба обрушила свой удар на ее любящее материнское сердце, поразив двух детей, в которых она мечтала увидеть продолжателей своего искусства?

«Я танцую в душе», — признавалась она; ее величие еще возрастет. Искусство — это вечная борьба. Айседора страдает за всех, гений несет ей трагедию, извечный удел поэтов».

Элизабет Стырская: «Глаза Айседоры были похожи на мыльные пузыри. Но играющие всеми цветами радуги мыльные пузыри. Величиной с миндалину рот, прямой нос римлянки с крутыми ноздрями великой грешницы, немного тяжелые плечи, высокая шея, полноватый корпус и легкая гармоничная походка танцовщицы. Большой, холодный лоб и массивная нижняя челюсть отличали современную женщину, думающую, беспокойную, энергичную. Она сняла со своих шелковых туфель мягкие калоши, форма которых меня сильно удивила, и кокетливо повесила их у вешалки на торчащий из стены гвоздь. На ней был короткий расстегнутый жакет из соболей, вокруг шеи необыкновенно прозрачный длинный шарф. Сняв жакет, она осталась в строгой греческой тунике красного цвета. Коротко остриженные волосы были медно-красного цвета. Привыкнув к античным позам, она полулежа расположилась на софе. И сразу же этот уголок расцвел всеми красками осени».