Читать книгу "Последняя любовь Гагарина - Дмитрий Бавильский"

Нкануне привезли оборудование для ныряния. На маленьком, почти игрушечном самолёте. Вместе с продуктами и прочей мишурой. На обеде, собрав всех за круглым столом, Гагарин торжественно вручает обмундирование мальчику. Незаметно наблюдая за реакцией окружающих.

Все, как маленькие, мечтают о подарках, о внимании. Эх, ухмыляется Олег, моё внимание заслужить ещё нужно.

Затем, после трапезы, общество перемещается на берег. Дамы с зонтиками, инструктор – с глубоководной новинкой, рядом Маню вприпрыжку. За последнее время мальчик расцвёл, от болезни не осталось ни следа.

Вслед за сыном расцвела его мать. Все-таки, очевидно, не бабушка. Помолодела: морщинки разгладились, глаза более не слезятся от тусклого подземного света.

Хотя, конечно, привычка – вторая натура, превратившаяся в инстинкт: время от времени бывшая сотрудница метрополитена словно вываливается из действительности (расфокусированность зрачка, вялость, податливость), впадая в крайнюю степень отсутствия внутри в собственной жизни, совсем как тогда, как там – в стеклянном стакане «справок не даём» с чёрно-белым экраном непрерывной трансляции.

Олег сам, когда ещё в метро ездил, интересовался, заглядывал: внутри стакана стоит мультиэкран, разделённый на несколько небольших экранов, где с разных точек и углов показаны люди, конвейерной лентой спускающиеся вниз или поднимающиеся вверх, лица или затылки.

Монотонная трансляция действует завораживающе. Гагарин уже по себе знает силу матового сияния, оторваться невозможно, впадаешь в прострацию и плавно деградируешь. Вот тётенька-соседка и подсела на медитацию…

Изо дня в день, из года в год, по капельке, минута за минутой, меняется химический состав мозга, тех самых аминокислот; перерождение идёт по полной. Интересно, что она в эти моменты выпадания чувствует?

35

Про «выпадания» они с Денисенко давно придумали. Когда Геннадий Юрьевич, тощий очкастый шкет (это сейчас он солидный дядька с линзами в блудливых глазах) только-только пришёл в первую реанимацию после ординатуры.

Здоровья и времени тогда, при советской власти, было полно, вагон и маленькая тележка, молодые и холостые (Гагарин разведённый, а очкастая змеюка Женя появится через пару лет), тратили это самое время на всяческие «выпадания», как они их сами назвали.

– Давай, устроим себе выпадание, – говорил Денисенко и заговорщически подмигивал коллеге.

Это означало, что всё надоело – работа (дежурства, обходы, операции), быт (дефицит, пустые полки магазинов, нехватка денег от зарплаты до зарплаты), женщины…

Достигалась последняя степень омерзения или усталости, монотонности, когда перестаёшь отражаться в зеркалах и душа срочно требует выхода. Брали водки, уезжали за город или запирались дома, пили, пока хватало сил, день, два, а то и три, отсыпались на свежем воздухе и снова – с понедельника к станку. То есть в отделение, людей спасать. Возмещали трату организма, нервных сил, эмоций…

Устраивали выпадания редко, вспоминали потом, обсуждали полушепотом, посмеивались над. Потом водка тяжёло пошла, перешли на траву, тоже интересно – дунуть и стать вдруг подростком. Смотреть на звёзды, сплёвывая под ноги, лежать в траве – миру этому ничего от тебя не нужно, а тебе – от мира, полная независимость, «уважуха и почёт».

Со временем выпадания переросли в идеологию, дремлющую в крови, – переросли как раз в тот момент, когда время закончилось, остановилось и наступил полный штиль переходного периода – как в стране, так и в каждом отдельно взятом человеке.

Именно это выпадание на острове Церера, собственно говоря, Гагарин и устроил. Себе, ну и другим заодно.

36

Инструктор долго возился с новым оборудованием, все расселись в плетеные кресла, лениво переговаривались, наблюдая или манкируя наблюдением. Даже мама Маню, вытирая сухой лоб, более не волновалась – инструктор убедил её и всех в полной безопасности погружения.

Да только человек предполагает, а бог располагает. Первое погружение прошло нормально, Маню нырнул – и поплавком вынырнул через какое-то время с ракушками в руке. Все начали аплодировать. Мальчику понравилось внимание, как мог, восхищался открывшимися красотами. Попросил отпустить его в воду «на подольше».

Отпустили. Долго не спохватывались, отвлеклись или что. Короче говоря, утонул мальчик. Как утонул? Вот так, утонул, и всё тут. Что-то заело, потом говорили – клапан или не клапан, разгерметизация, кислород весь вышел.

Смотрели на пузырьки, думая, что Маню дышит, а он агонизировал. Вытащили бездыханное тельце на берег, уже и откачивать поздно. Даже мать не сразу поняла, что случилось. Думала, розыгрыш. Позвали Гагарина, врач и хозяин, хозяин и врач, пощупал пульс: поздно, умер мальчик.

Мать всплеснула руками, заголосила, нарушая всеобщий стиль и расписание. Заламывала руки, бросалась на труп, слуги зачем-то сдерживали, не давали подойти.

Но прорвалась. Упала, начала тискать, зарыдала. Убедилась, что без толку, повернулась растерянная к Гагарину – взгляд безумный, потерянный, как же так, вроде бы, казалось, приручили стихию, ан нет.

Олег смутился, чувствуя ответственность, расстроился. Далось ему это снаряжение. Сделал, называется, подарок. Как лучше хотел. Грех на душу принял. Нехорошо-с.

Уверенным шагом ушёл к себе, скрылся от посторонних глаз. Смотрел, как постепенно комнаты заполняются угрюмыми, подавленными гостями. Все молчали, никто не говорил, записывать было нечего, и трансляция шла вхолостую.

Самохин ходил из угла в угол, мерил комнату шагами, Королев сидел, обнявшись с Катей, сначала неподвижно, потом начали ласкаться, повалились на кровать. Денисенко безмятежно спал, после бурно проведённой с оркестрантками ночи он на берег не ходил и ничего ещё о трагедии не знал.

В подсобке, куда слуги перенесли тело утопленника, металась его чёрно-белая мать, старея и дряхлея на глазах, превращаясь опять в бабку.

37

Ирину пилил Петренков, мол, Гагарин во всём виноват, устроил тут Багамские острова, миллионер проклятый, сколько же, типа, можно терпеть его распальцовку, новорусские понты.

Ирина молчала, прижимая ладони к лицу, отвернувшись, смотрела в окно, словно хотела вырваться наружу. Наблюдая за ними, Гагарин почувствовал, как досада и вина перерастают в злость.

Суки неблагодарные, сколько бы он ни старался, но люди, оказываются не-про-би-ва-е-мы-ми. Всё хорошее воспринимают как данность, а за любой промах цепляются, как за индульгенцию, готовые втоптать в грязь любого, заранее виноватого в их собственных неудачах.

Гагарин решил, что отправит парочку первым же самолётом. На большую землю захотели? Вот вам, пожалуйста, езжайте. Одним рейсом с трупом. Без права возвращения назад. Свиньи – они и на Церере свиньи.

Переключился на Самохина. А там Таня уже сидела на коленях у Миши и нашептывала ему вкрадчиво:

– Иди к Гагарину, поддержи и успокой, покажи, какой ты друг. Олегу нужна помощь, у него сейчас очень трудный период.