Читать книгу "Паутина судьбы - Валентин Пушкин"

Ночь продолжалась. Москва спала хмурая, заснеженная. Насмотревшаяся по телевидению кошмаров…

Рассвело. Покатили потоки машин. Заскользили по рельсам, верезгливо бренча, трамваи. Открылись гипер– и супермаркеты, заглатывая с утра покупателей. Приступили к производству финансов офисы, а ведомства – к производству постановлений и распоряжений.

Николай Иванович Лямченко вошел в вестибюль Союза писателей и, позевывая, стал подниматься широкой лестницей на второй этаж. Там уже трудились рабы компьютеров в арендованных помещениях, а также члены секретариата и редакционно-издательские сотрудники вместе с его женой Любой. Они являлись на час раньше него.

Предварительно, открыв ключом, Лямченко зашел в маленький личный кабинет. Там он повесил на крючок пальто, шапку и шарф. Включил ноутбук на столике. Взял приготовленные дома материалы и… И вдруг ему показалось, что в соседнем помещении слышится женский плач.

Николай Иванович сделал изумленные глаза и вошел в помещение редакции. У стены за своим компьютером вытирала платком глаза его жена Люба. Двое молодцов у компьютеров были явно смущены чем-то. А недавно принятая Лида Соболева совсем поникла в рыданиях.

– Коля! – крикнула его жена Люба. – Валерьян убит!

– Шо?! – неуправляемо пробормотал Лямченко. – Кто?!

– Валерьян Морхинин убит, – громко подтвердила Люба и опять заплакала.

– Валерьян Морхинин убит? – Лямченко стоял посреди обширной комнаты, расставив ноги и разведя руки, как некий вопрошающий знак. – Откуда такая информация?

– Лида рассказала… – немного успокаиваясь, проговорила Люба. – Ее двоюродный брат там был и сам видел его… на снегу… И милиция приехала, и были другие трупы…

– Другие трупы… Где это произошло? – сильно опечаленный, начал задавать вопросы Микола. О том, что Морхинин убит… что его уже нет на свете… думать упорно не хотелось. – Лида, возьми себя в руки… Да налейте ей полстакана корвалола или валидола, черт вас возьми!

Потом капали корвалол в стакан не только Лиде Соболевой, но и Любе, и даже молодым сотрудникам заодно. Лямченко отказался. Он скинул со старого кресла на пол запечатанные пачки каких-то книг. Сел в кресло и стал ждать, когда Лида, а за ней и его Люба придут в себя настолько, чтобы их можно было четко понять. Наконец, преодолев непривычную для нее истерику, всхлипывая и вытирая платком покрытое пятнами лицо, Лида рассказала…

– Но откуда у Морхинина оружие? – недоумевал Лямченко, почему-то упорно и даже несколько глупо не веря, что Валерьян уже мертв.

Вот такая странная просодия[13] нашла на опытного газетчика, привыкшего к некрологам и всяким негативным сообщениям даже о знакомых людях. Однако факт смерти Валерьяна представлялся ему до нелепости неправдоподобным.

– Бедный Валечка… – опять всхлипнула Люба. – Его-то за что… Кстати, когда позвонили к нему домой, у его жены… Таси произошел обморок, ее отправили на «скорой» в реанимацию.

– Таким образом… – произнес неожиданно Лямченко, решив привлечь для обстоятельного выяснения все возможные средства. Он прошел, решительно шагая, в свой кабинетик, нашел и набрал по мобильному номер. – С вами говорят из редакции газеты Союза писателей России. Генерала Корецкого нельзя ли к телефону?.. – Лямченко сел на угол стола, подрыгивая одной ногой от нетерпения. – Товарищ генерал? Вас беспокоит Лямченко из… да, да… Конечно, знаю уже, Иван Степанович… Но как же получилось, шо его дочь дважды вызывала милицию, охрану, даже собственного шефа и никаких… Чье-то сильное давление сверху? Шо же такая самодеятельность? Приезжают два киллера и начинают требовать у Старовой сверхсекретные данные… Как будто это небольшой откатик за пустяки… Стараетесь выяснить? А мне… Мне главное хотелось бы уточнить… Писатель Валерьян Морхинин тоже там как-то участвовал? Никакого отношения? Просто приехал защищать дочь? Ну, дочь есть дочь, какая бы она ни была. Благодарю за информацию.

Лямченко выключил мобильник, подумал немного и неожиданно ощутил, как по его щеке скатилась одинокая, но совершенно искренняя слеза. Он утер лицо рукавом. Выругался грубо и зло. Открыл шкафчик с разными нужными принадлежностями. Достал бутылку водки и большую рюмку, перехваченную у стеклянной талии круглым манжетом. Вспомнил, как Валерьян доставал ему когда-то входные пропуска на спектакли Большого театра. Опера «Князь Игорь» потрясла его особенно. А как пел баритон! «О дайте, дайте мне свободу! Я мой позор сумею искупить… Я Русь от недруга спасу!» А среди воинов в остроконечных шлемах и кольчугах, среди бояр в бархатных одеждах и высоких шапках стоял Валерьян – тоже в красной бархатной шапке, в кафтане и плаще…

Лямченко налил полную рюмку, поднес к губам, прошептал что-то и выпил. Постоял, опустив голову, о чем-то раздумывая. Налил еще полрюмки. Выпил и с дымящейся сигаретой вошел в помещение редакции.

– Прекратили стоны, – сказал он решительным голосом. – Жизнь идет, мы должны делать нашу работу. Люба, печатай к следующему номеру газеты в траурной рамке: «Редакция сообщает о трагической гибели известного русского писателя Валерьяна Александровича Морхинина и выражает сочувствие родным и близким».

В дверь как-то разом ввалились критик Селикатов, поэт Вапликанов и прозаик Дьяков.

– Уже знаете? – спросил Лямченко. – Про Морхинина?

– Ну да, – немного растерянно проговорил Вапликанов. – Мне Петр позвонил, а я Дьякову. Решили к тебе вместе подъехать. У тебя вроде образовался информационный центр по поводу Валерьяна. Так что вот… как бы… отреагировали.

– Водку привезли? – Лямченко посмотрел сердито. – А то моя заканчивается…

– Я взял, из соображений траура, – вскинул голову Селикатов, вынимая из-за пазухи бутылку с коричневой жидкостью. – На кедровых орешках. Достаньте рюмки-то…

Один из молодых сотрудников по указанию Лямченко побежал в его кабинет.

– Да, жаль, – вешая шапку на вешалку, сказал Селикатов. – Небесталанный был мужик. Мог бы по-настоящему раскрыться. А так… все-таки не успел… Не хватило, так сказать, харизмы…

– Вообще одаренный прозаик был, – почему-то заикаясь, подтвердил Дьяков. – И даже стихи иной раз выдавал…

– Нет, стихи это спорно… – Лямченко выпил, поморщился и закурил вторую сигарету.

– А я, как поэт, считаю, что Валерьян большее впечатление производил стихами… – вмешался Вапликанов. – Вот, например… Я нашел в своей записной книжке:

Ни карьеры, ни удачи, Ни духовного отца… Жизнь вся – гогот жеребячий С пресной жвачкою сенца. Я, усталый, из столицы На ночь глядя прочь уйду Да в луга под окрик птицы Незнакомой забреду. Хитрый месяц, плут продрогший, В буйстве туч затупит рог И укажет мне усохший, Грустный прошлогодний стог. Этот стог вполне законно Он мне станет предлагать Как ночлег, и, примиренный, Здесь я лягу умирать.

– Пожалуй, и правда ничего… – сказал Лямченко. – Хотя Валерьян перестрелки с бандитами не предвидел.