Читать книгу "Источник судьбы - Елизавета Дворецкая"

– Теперь возьму я корень Скульд – он уводит нас в будущее, куда путь проложило прошлое и решения настоящего. И в корне Скульд вижу я руну Урр – руну Зубра или Дождя. Это поистине добрая руна, ибо соединена в ней сила Огня, Наследия и Радости. Полон ты жизненным огнем, Анунд сын Эйрика, и суждено тебе не только утвердиться в наследственных владениях, но и передать их своим потомкам. Не ко многим так щедры боги, и великой благодарности достойны твои норны за столь добрую судьбу.

Анунд, наконец осознав, что все предзнаменования весьма благоприятны, перевел дух и даже заулыбался.

Оглашены

Виденья Высокого

В доме Высокого!

– провозгласила королева Рагнхильд и встала с сиденья тула.

Все несколько расслабились и загомонили: стоявшие ближе – более сдержанно, народ на холме – оживленнее и громче.

– Теперь мы попросим тебя бросить жребии для моего родича Хрёрека сына Хальвдана, – сказал Гудлейв. Он тоже несколько расслабился, видя, что все идет хорошо и разоблачать его недостойные замыслы боги, похоже, пока не собираются. А может, они даже на его стороне? – Но поскольку судьба его гораздо сложнее и нам важно знать ее как можно более полно, мы попросим тебя сделать не простой «бросок норн», а «бросок в девять миров».

– Хорошо, – буркнула бабка Рагнхильд, собирая ставы обратно в золотую чашу.

Рерик знал, что такое «бросок в девять миров». Это был гораздо более сложный вид гадания, требующий гораздо больших знаний и умения читать тончайшие оттенки в значении рун, улавливать малейшие пересечения их сил. Это могли делать только самые способные и опытные повелители рун. При этом пространство гадательной ткани мысленно делилось на девять полей, по числу миров, и высчитывалось, какие руны на какое упали и что это означает. Бабка Рагнхильд за многие года набралась такого опыта, а ума ей всегда было не занимать.

Она снова проделала обряд призывания норн, бросила ставы на гадательное полотно и уселась на сиденье тула, чтобы как следует рассмотреть, на какое из полей упали какие ставы, открыла глаза… и вытаращила их в изумлении и ужасе.

Между стоявшими вокруг пробежал возглас, Рерик невольно шагнул ближе. Все шестнадцать ставов легли на ткань знаками вниз. Упавшие таким образом руны при толковани не учитывались. А теперь вышло, что толковать просто нечего!

– Попробуй бросить еще раз! – изменившись в лице, попросил Гудлейв. Рерик молчал: он уже понял, что это значит.

Королева Рагнхильд, с несколько растерянным видом, снова собрала ставы в чашу и снова призвала норн. Бросок – и все ахнули уже в голос от потрясения: все шестнадцать ставов вылетели за пределы полей, ни один из них не попал на ткань.

– Еще раз попробуй, ну же! – побуждал побледневший Гудлейв.

– Не стану я больше пробовать! – сварливо воскликнула королева Рагнхильд, дрожащими руками собирая костяные палочки. – Ты, верно, хочешь, чтобы в третий раз мои ставы все сломались пополам? Или воткнулись мне в глаза? Боги не желают нам открыть судьбу Рери! Она, видать, еще не выросла. А слишком любопытным боги отрывают нос! Иной раз вместе с головой! Если ты такой умный, конунг, пробуй сам!

На том и завершилось гадание под священным ясенем. Дрожащим от негодования голосом поблагодарив норн, бабка Рагнхильд собрала ткань, фру Торгерд унесла сидение тула. В душе старуха винила Гудлейва в неудавшемся гадании не смотрела на внука весь остаток дня. Гудлейв, напротив, всем давал понять, что очень доволен благоприятными предсказаниями для Анунда и устроил вечером пир для всех, кто только смог поместиться в гридницу.

Рерик тоже сидел на пиру и держался невозмутимо. Больше всего на свете ему хотелось оказаться рядом с Сванхейд, но ни в коем случае он не мог допустить, чтобы хоть кто-то, кроме Сигвары, заподозрил о тайном сговоре между ними. Это погубило бы все. А между тем Сванхейд сейчас казалась ему его единственной опорой в мире. Ни одна руна – ни одна! – не упала в поле хотя бы одного из девяти миров, и от этого у него было чувство, будто он ничего не весит, прозрачен, как туман, и что для него вообще нет места ни в одном их миров. И в то же время он присутствует во всех.

А никто не замечал, что с ним делается: к нему то и дело обращались по поводу предстощего похода, Хродар Ветер произносил громкие речи, призывая смалёндцев к битвам за славу и добычу – у него это очень хорошо получалось. Сигвара все заигрывала с Рериком и полвечера просидела у него на коленях. Она и не догадывалась, что он в это время бродит где-то вдоль таинственных нитей, соединяющих миры, и ищет место для себя. Она даже несколько раз поцеловалась с ним, не смущаясь присутствием Гудлейва конунга. Конунг, впрочем, посматривал на них не без удовлетворения. Он понимал, что его намерения насчет Сванхейд для Сигвары тайны не составляют, и опасался со стороны любовницы плача, ревности и уговоров. К его облегчению, она была спокойна и весела. Его даже задевало ее веселость: можно подумать, что утрата конунговой благосклонности для нее пустяк! Но и он был слишком горд, чтобы показать, будто неверность какой-то рабыни для него что-то значит.

Следующий день ознаменовался заметным в домашнем быту событием. Рерик конунг подарил рабыне Сигваре франкскую женскую накидку: круглого кроя, с капюшоном, из хорошей мягкой шерсти брусничного цвета, отделанную цветной тесьмой. Нарядившись в нее, несмотря на теплый день, Сигвара красовалась посреди двора, а вокруг нее толпились женщины, работники, даже хирдманы, свои и приезжие. Это был целый праздник для всего хирда: все рассматривали подарок, щупали ткань, расспрашивали.

– Что у вас там за чудо? Штаны с капюшоном? – вопрошал Хродар, проталкиваясь сквозь толпу.

– Это называется… эта… изюбря! – отвечала Сигвара. – Мне Эгиль сказал!

Эгиль Кривой Тролль, как знаток франкских обычаев и франкских одежд, сказал ей, что это шазюбль, но такое сложное слово она не смогла сразу запомнить.

– Сама ты изюбря! Это не шазюбль, а шап! – поправлял Даго, франк, прибившийся к дружине Рерика еще в Гавани. – Шазюбль шьется без капюшона и без разреза спереди. Но ткань и правда хорошая, а вот эта тесьма немалых денег стоит! Это очень щедрый подарок!

– Признайся, за что Рерик конунг тебе такую роскошь подарил? – наперебой допытывались мужчины и женщины, теребя обновку. – Уж верно, не за то, что ты ему пива подливала! Верно, за что-нибудь другое! Признайся!

Но Сигвара только хохотала в притворном смущении, мотала головой, краснела от волнения, что зрители принимали за краску стыдливости. А ее заботило, не слишком ли она перегнула палку с этой «изюбрей» и не вызовет ли гнев конунга такой явный знак близости между нею и Рериком. Она ведь собиралась вернуть себе благосклонность Гудлейва, когда знатная соперница исчезнет, а для этого было важно не зайти слишком далеко в стремлении вызвать ревность.

Но главная цель была достигнута – франкскую обновку Сигвары увидел весь дом.

Этой же ночью, едва Рерик успел лечь и даже заснуть, как кто-то притронулся к его плечу. Приобретя в походах привычку к чуткому сну, он тут же открыл глаза и сел. Летом огонь в очагах по ночам не поддерживали, и в спальном покое было совершенно темно.