Читать книгу "Говорящая собака - Марк Барроклифф"

Дежурная была облачена в новую униформу с иголочки.

— Да, — откликнулся я. — Очень жаль. В самом деле.

— Вы видели Джули? — спросила она. Джули была менеджером, она водила нас с миссис Кэд-Боф по приюту.

— Нет, — сказал я, — мы по личному вопросу.

Она посмотрела на меня и затем перевела взгляд на трясущегося пса.

— В самом деле?

Ну что тут скажешь: «У меня проблемы с собакой, и я хочу оставить его у вас не недельку: думаю, шок пойдет ему на пользу и он придет в чувство».

После слов «шок пойдет ему на пользу» в кинологическом центре меня точно примут за сумасшедшего.

— Позвольте спросить, каковы правила в вашем приюте? Можно собаку сдать… на время?

— Как вы сказали? — поразилась дежурная.

— Ну… на некоторое время. Чтобы потом забрать.

— Вообще-то, у нас такое не принято, — пожала плечами женщина и нахмурилась. — Вам дается неделя на случай, если перемените решение, после чего собака начинает искать новых хозяев. То есть собака сама не ищет, но мы подбираем ей людей, желающих взять животное на воспитание. Если пожелаете забрать, пишете заявление, и оно рассматривается. А что с ним случилось?

— Он, как бы это сказать… — замялся я. В эту минуту, несмотря на то что он натворил, мне стало ужасно неловко и перед Пучком, и перед ней.

Пучок как-то странно зарычал — такого тона от него мне еще слышать не приходилось.

— Ого, так он у вас агрессивный! — заметила женщина. — Искусал кого-нибудь?

Пучок зарычал громче, и женщина отступила на всякий случай.

— Так вы хотите его оставить?

— Я хочу, чтобы он пришел в чувство.

— Прошу прощения?

— Я думаю, клетка поставит ему мозги на место, то есть кратковременное заточение пойдет ему на пользу, — сказал я, стараясь выражаться как можно более прозрачно.

Она посмотрела на меня как на сумасшедшего. Видимо, на то имелись основания, должен признать.

— Это же не интернат для малолетних преступников, — сказала она, — или вы его оставляете, или воспитываете сами.

Пучок взглянул на меня в этот момент, его верхняя губа вздернулась, и обнажились зубы.

— Я не знаю, — обреченно сказал я, — не знаю.

— Может, вам стоит пойти домой и как следует подумать, прежде чем принимать окончательное решение, — спросила она. — У вас нездоровый вид. Вижу, вы в самом деле сильно расстроены.

Только тут я заметил, что слезы катятся по моим щекам.

Она была права, я понимал это. Я должен найти выход, даже если нам придется переехать в другой дом. Я должен настоять на своем решении, просто поставить Линдси перед фактом. В конце концов, я имею такие же права на этот дом. Моя настойчивость пока ничего хорошего на свет не произвела, но я должен научиться настаивать на своем. Как мог я так сильно привязаться к собаке за столь короткое время — просто непостижимо, и почему у людей все так сложно? Почему человеческие отношения так запутаны?

— Давайте попробуем… — сказал я. — Черт возьми! Он укусил меня!

В этот момент клыки впились в мою икру, штанина была разорвана до колена, и все тело пронзило болью до самых корней зубов. Боль была такая, что даже челюсти свело и заныло под пломбами.

Все произошло так неожиданно, что я потерял равновесие и в процессе падения пытался прийти к компромиссу с реальностью: «О, если бы я только мог устоять, я бы успел опереться рукой о стол, а если это не предотвратит падение, я успею подстраховаться руками, выставив их перед собой; боже мой, я падаю боком, и он долетит первым, удар крепкий, сотрясающий все тело, теперь я лежу на полу, точно рыба, выброшенная на берег».

Женщина завопила, забегая за стойку регистратуры и прячась от клыков Пучка, — видимо, она окончательно решила, что собака бешеная.

Она успела нажать кнопку вызова, и еще две женщины из кабинета по соседству спешили на помощь.

И пока Пучок стоял надо мной, рыча и скаля зубы, дежурная удерживала поводок, а кто-то зашел сзади и опытным движением надел на него намордник и закрепил.

Теперь он мог только скалиться и рычать.

— Он вас серьезно укусил, — заметила женщина.

Я увидел, что по порванной штанине расплывается темное пятно. На рану я предпочел бы не смотреть.

— Он не виноват, — простонал я с земли. — Он не хотел, в самом деле…

— Не оправдывайте его, — сказала женщина с аптечкой, опускаясь рядом. — Эта собака опасна для общества. — Она облила ватный тампон антисептиком, прицеливаясь в мою рану.

Другая в это же время пристегнула поводок к ошейнику Пучка и стала отволакивать его куда-то в сторону.

— Вы же не будете его усыплять, правда? — стонал я.

Женщина с тампоном усмехнулась:

— Думаю, этого не понадобится. У нас отличные специалисты, умеющие вправить мозги, в отделе психиатрической ветеринарии.

Я хотел остановить их, сказать, чтобы они вернули мне Пучка, я хотел забрать его домой… но я не сделал этого. Наступил поворотный момент наших отношений. Надо было совершить решительный шаг, такой же отчаянный, как первый прыжок с парашютом, когда шагаешь сквозь открытую дверь самолета и бросаешься в бездну. Тогда я этого шага не сделал.

Тогда я подумал о Линдси и о нашем будущем. Мои отношения с собакой были подточены не дефицитом любви, а нехваткой времени. И мне приходилось решать судьбу других, в перспективе более продолжительных отношений. Поэтому пес пал жертвой на алтарь нашего совместного будущего.

— Спокойно, — сказала женщина с тампоном, — главное, не двигайтесь. Будет немножко жечь.

А за ее спиной я разглядел Пучка, которого уволакивали за зеленую железную дверь.

— До свидания, Пучок, — сказал я. Дверь закрылась, и Пучка не стало.

27 ДОМ, НЕМИЛЫЙ ДОМ

Все в этом новом доме блистало чистотой и роскошью, напоминая телевизионную картинку с установленным на максимум уровнем контрастности.

Конура, несмотря на отмену заказа, была доставлена из магазина и стояла могильным памятником, нераспакованная, у стены в зеленом садике на заднем дворе, в ожидании своего часа: когда Линдси закончит тяжбу с магазином и добьется возврата денег.

Капиталовложения были сделаны, и долгие вечера позднего лета превратились в более короткие вечера ранней осени. Я в одиночестве прогуливался по окрестным лесам и рощам и ходил на Даунс.

Конечно, я регулярно навещал Пучка, пытаясь вразумить его, доказать, что он сам отправил себя в добровольное изгнание, но ни к чему хорошему это не привело. Он оставался безучастен.

Более того, в ответ на мои ежедневные посещения он даже ни разу не подошел ко мне. Я едва мог разглядеть его, забившегося в угол. К тому же его заслонял какой-то убогий доходяга спаниель, который плевать хотел на все мои просьбы отойти и шиканья.